http://users.livejournal.com/_o_tets_/340554.html

http://www.infrance.ru/forum/showthread.php?t=50172

---------------------------------------------
Константин Казанский

Имя парижского гитариста и аранжировщика Константина Казанского мало что говорит среднестатистическому слушателю. Но именно благодаря ему у нас есть французские пластинки Высоцкого, а также легендарные записи Алеши Димитриевича и Володи Полякова. Как болгарский эстрадный певец стал цыганским гитаристом, главным архивариусом культуры русских кабаре и соавтором последнего альбома Шевчука, Константин Казанский рассказал Алексею Мунипову

«Высоцкий и море, черт меня возьми!» — говорит невысокий бородач в очках, положив наконец трубку. «Какой-то парень сделал выставку «Высоцкий и море» и теперь хочет, чтоб и я, и Марина Влади непременно туда поехали. Эти высоцковеды… Послушайте, я сделал с ним три альбома в 70-е, все. Что я сейчас могу сказать? Какое мне дело? Море, ну надо же».

Казанский приехал в Москву, чтобы аккомпанировать Марине Влади в моноспектакле «Владимир, или Прерванный полет», который привез Театр наций. Перед спектаклем грустные мужчины торгуют на улице фотографиями В.В. и чуть ли не самодельными книгами, и легко себе представить эти волны любителей Высоцкого, которые время от времени докатываются и до главного его аранжировщика. «Кто-то подсчитал, что больше, чем со мной, Высоцкий ни с кем из музыкантов не работал. В Париже каждые полгода появляется телевидение из Москвы или Санкт-Петербурга, чтобы сделать 50-й документальный фильм про Володю». Казанский рассказывает «высоцковедам» одну и ту же историю — как в 1975-м на частной вечеринке у одного английского писателя его представили какому-то мужчине, которого он запомнил как Валентина. Потом оказалось, что не Валентин, а Владимир. «Я уже знал, кто такой Высоцкий, но по записям представлял себе его совсем другим. Более взрослым, более потрепанным, с мордой такой пьянской. И ростом повыше». Высоцкий искал кого-нибудь в Париже, с кем он мог бы записать несколько пластинок, — желательно, чтобы тот говорил по-русски, а русским бы не был. Казанский подходил идеально — он играл с русскими цыганами, даже пел по-русски, но был болгарином.

Чем так важен этот бородатый человек, с ходу объяснить сложно, как и то, почему коллекционеры при слове «Казанский» уважительно закатывают глаза, а Шевчук в прошлом году ездил к нему на поклон — записывать новый альбом и потом вынес его имя на обложку. Ну да, Казанский дружил с Высоцким, записал в Париже три его пластинки, и это была единственная удачная попытка как-то аранжировать эти песни — в Союзе по их поводу много спорили, но изданный во Франции «Натянутый канат» мог стоить целое состояние. Он написал единственную книгу про русские кабаре и удивительный мир, который вокруг них сложился, но она до сих пор не издана в России. И да, он записывал живших в Париже немолодых цыган — Алешу Димитриевича и Володю Полякова, но эти имена не то чтобы всем известны, хотя все слышали, как Сукачев и Скляр поют «Я милого узнаю по походке» из репертуара Димитриевича, тщательно копируя его манеру. В общем, он попросту сделал когда-то несколько невероятных записей, от которых до сих пор замирает сердце, — и этого, в принципе, достаточно.

Мы сидим в скромном номере «Новотеля», очень накурено, на столе — пачка компактов, подаренных Сукачевым, рядом в раскрытом кофре картинно лежит гитара — документалисты были бы счастливы. Казанский бегло, с уютными неправильностями говорит по-русски и, когда увлекается, становится похож разом на Ярмольника, Хазанова и Шевчука. Вместо приветствия он довольно уверенно меня обнимает, но, кажется, поначалу тоже принимает за высоцковеда — то есть человека, который знает наизусть весь корпус текстов и все, что по их поводу говорилось, — и потому немного удивляется, когда я начинаю расспрашивать про то, как он был эстрадным артистом в Болгарии.

В «Распутин», да и вообще во Францию, Костя Казанский попал почти случайно. В 60-е он был удачливым молодым поп-певцом — пел Азнавура, Адамо и собственные песни, объездил всю Болгарию и пол-Союза. Но потом начал закручивать гайки тамошний Госконцерт, и Казанский, поработав сессионным музыкантом в Югославии и Бельгии, перебирается в Париж. «У меня была альтернатива: стать чиновником — я учился на дипломата — или остаться на Западе, делать то, что хочу. А я хотел делать поэтическую песню, то, что вы называете «авторской», это в воздухе было тогда. Уезжать я совсем не хотел, но чиновником хотел быть еще меньше — и все-таки в 1970-м уехал: я знал язык, у меня и песни были французские». В Париже надо было как-то зарабатывать, кто-то из друзей сказал, что в городе есть популярные русские кабаре, Казанский наудачу попробовал туда устроиться — и в результате стал, как он сам выражается, практикующим цыганологом.

Заведения, в которые попал Казанский, упоминаются решительно в каждом тексте, посвященном русскому Парижу, хотя в 70-е эмигранты туда уже ходили редко. Он поработал в «Царевиче» и «Динарзаде», который особенно любила Пиаф, и задержался в кабаре «Распутин» — месте с критической концентрацией красного бархата и богатых арабов. В принципе, «Распутин» был просто дорогим русским рестораном — с шоу-программой, водкой по 200 долларов бутылка и завсегдатаями вроде Ива Монтана и Жана Марэ, но сейчас, почти 40 лет спустя, он кажется заколдованным раем — местом, где догорали никому не нужные, забытые русские романсы, закатившиеся в щель истории песни из «Яра» и «Стрельны» и где на сцене еще иногда появлялись люди, которые их отчего-то помнили и могли спеть так, как больше не мог спеть никто. И в первую очередь — цыганская семья Димитриевичей: сестры Соня и Валя и маленький Алеша.

Я спрашиваю, были ли они тогда звездами, и Казанский неопределенно пожимает плечами: «На Димитриевичей ходил узкий круг, но они были, конечно, главными. Патриархами. Их знали по всему миру, не только в Париже. Все остальные не считались интересными. При этом надо понимать, как это выглядело. Толстая бабушка Валя Димитриевич, которая хрипит свое: «Э-э-э-эй, цыгане!» Соня, которая выходит и смотрит на публику как на говно. И где-то там сзади Алеша, маленький цыган с гитарой, который все время злится и все время недоволен. Но это была такая порода… Я не знаю, откуда в них было все это благородство, это все-таки были таборные цыгане, но выглядели они просто как великие князья».

Этот новый мир Казанскому не то чтобы показался своим, но зато сами цыгане его ужасно заинтересовали. «Тогда, в 70-е, все это было уже лебединой песней. Но я все время слышал какие-то невероятные истории про двадцатые годы. Еще оставались люди, которые могли что-то рассказать, были какие-то старые клиенты… Говорили, что в двадцатых в Париже воскресили атмосферу дореволюционных русских ресторанов и трактиров… Но я начал читать, расспрашивать и понял, что первые русские кабаре открылись в Париже в 1922-м, а уже в 1927-м писатель Жозеф Кессель пишет, что их время закончилось — то есть все это длилось пять лет максимум. И то благодаря не французам, а американцам, которые после Первой мировой приезжали в Па­риж кутить: франк тогда почти ничего не стоил. Хоры были совсем не такие, как в Санкт-Петербурге, американцы не понимали, о чем поют цыгане, им просто нравились красивые девчонки. Впрочем, должен вам сказать, что и дореволюционный «Яр» — это тоже было не то». А когда же было то, спрашиваю я, и Казанский уверенно говорит: «Все испортилось при Александре Втором».

В частности и об этом в 1978 году Казанский, увлекшись, напишет книгу «Cabaret russe» — единственную книгу об истории русских кабаре в Париже. «В России цыгане выступали у дворян, в благородных собраниях, и это было совсем не похоже на то, что принято считать цыганщиной. Никаких цветастых шалей, женщины сидят полукругом, черные юбки в пол, мужчины сзади, все одеты по европейской моде, и никаких вольностей. А потом дворяне обеднели, цыганам пришлось идти в трактиры, подлаживаться под вкус публики, под купцов — ну и все испортилось. Притом московские цыгане только притворялись примитивными — они же буржуазно жили, были образованными людьми, их дети ходили в школы». В 1987-м Казанский даже организует свой Хор Казанского, который попытается реконструировать эту старинную цыганскую манеру — «без никакого барахла и китча» — и будет петь для Миттерана, в «Олимпии» и на фестивале в Монтре.

Казанский рассказывает про «Распутин», изредка отвлекаясь на звонки жене, Марине Влади и Шевчуку, который обещал прийти на спектакль и куда-то пропал. Параллельно немолодой фотограф, снимавший еще Высоцкого, пытается устроить фотосессию: «Пожалуйста, руку на гитару и голову в сторону». Посидев с гитарой перед камерой, Казанский говорит: «Вообще-то, никакой гитарной техники у меня не было и нет и какого-то особенного голоса тоже». В «Распутине» он исполнял под гитару свои песни на стихи Эренбурга и Пастернака, пытался петь Высоцкого — «болгары ведь первыми в Париже стали его исполнять, правда, мы не все слова понимали». В конце концов его позвали к себе Димитриевичи — «я им интересным показался». Но Казанский подыгрывал не только им — он аккомпанировал турецким певицам, еврейским, греческим, работал с песнями Микиса Теодоракиса и в результате выработал довольно уникальную манеру. «С Высоцким же никто не мог записываться, все за голову хватались: он один раз играет одно, другой — другое, а потом — третье. Ну, а для меня это было в порядке вещей. Когда мы в 1984-м ездили с Алешей Димитриевичем по Америке, нам там местный импресарио дал своих музыкантов — так приличным был только один контрабасист, потому что раньше с греками играл. Если только русскую музыку играть, то просто не сможешь справиться. Тот же Алеша поет, как поют в аргентинском танго, потому что в Аргентине прожил какое-то время. Это не цыганская манера, аргентинская».

Константин познакомился с Димитриевичами в удачное время: в 70-е в мире случился какой-то неожиданный цыганский ренессанс. Цыган охотно издавали и в Бельгии, и в Голландии, и в Америке, и после долгих уговоров немолодой Алеша соглашается на запись первого сольного альбома — с небольшим оркестром, под руководством Казанского и на деньги Михаила Шемякина.

«Это было трудно — не то слово. Алеша же не знал нотной грамоты — и вот он входит в студию, а там музыканты смотрят в ноты. Он вышел оттуда весь белый, аспирина у моей жены попросил. А мог ведь и вообще уйти. Потому что они читают ноты, причем ноты его песен, а он нет — и кто он тогда? Он ужасно гордый был и боялся очень. И поэтому, наверное, эта пластинка, которую мы сделали, так и осталась единственной. Ему ведь предлагали потом записываться с джаз-бандом, но он испугался, что не получится: он старый был уже человек и никогда этого не делал… Были еще разговоры о втором альбоме, но, откровенно гово­ря, я не уверен, что у Алеши набралось бы песен. У него был очень небольшой репертуар, такая странная смесь всеми забытых вещей. Ведь ни «Мурку», ни «Гоп со смыком» он, вообще-то, не пел. В гостях, в чужих домах, он пел только романсы. И на своей единственной пластинке записал «Мурку» только потому, что Шемякин попросил. Он и слов-то не знал — ему Высоцкий из Москвы прислал. Причем слова ему не понравились, и он сочинил свои — «Алеша в ресторане в злость напился пьяный»… Два месяца по гримеркам «Распутина» сочинял».

Шемякин, у которого тогда очень хорошо шли дела, оплатит не только работу над альбомом Алеши, но и на свои деньги выпустит целую коробку с пластинками Высоцкого. Казанский называет его «идеальным продюсером», а с самим Высоцким у него отношения складываются практически семейные — Высоцкий поселяется у своего аранжировщика на квартире, они как-то очень быстро находят общий язык. Я же все пытаюсь выяснить, что Высоцкий слушал. Он впервые приезжает в Париж в 1975-м, тогда как раз выходят, ну скажем, «A Night at the Opera» и «Wish You Were Here» — Высоцкий вообще покупал новые диски? «Ничего не покупал, — говорит Казанский, — у него времени не было. Он торопился побольше увидеть и обратно вез только свои пластинки — брал, сколько мог увезти».

В Париже Высоцкий впервые встречается с Димитриевичем, и эту встречу потом опишет Влади в «Прерванном полете»: «Глядя в упор, вы беретесь за гитары и, не сговариваясь, начинаете звуковую дуэль». О встрече в Союзе ходят легенды — якобы Высоцкий встретил Алешу на коленях, якобы они собирались записать совместный альбом, но когда я спрашиваю, нравились ли песни Высоцкого Димитриевичу, получаю в ответ недоуменный взгляд. «Да ну что вы, — говорит Казанский. — Как они могли ему понравиться. Он же не понимал, о чем Володя поет! Все как-то забывают, но Димитриевич плохо говорил по-русски — у него русский был хуже, чем у меня. Очень маленький, очень своеобразный. Ведь он родился в Сербии в 1913 году — его отец был сербским цыганом, который женился на петербуржской цыганке. Димитриевичи жили в России, но совсем недолго — в 1917-м вместе с армией Колчака они уже едут в Сибирь и там в Китай, Японию… Он был в России четыре года, где он мог выучить язык? И — ну хорошо, я не понимаю слов, но я могу посмотреть в словарь или спросить Володю. Но Алеша не умел ни читать, ни писать. А спросить — ну что вы. Он был для этого слишком гордый. Вообще, чужая музыка его не интересовала. Ни разу не видел, чтобы он включил радио или поставил чью-то пластинку. У него был очень узкий мир».

Американское переиздание альбома Димитриевича, выпущенное Шемякиным за свой счет

Казанский, пожалуй, чересчур тщательно подчеркивает, что парижские пластинки Высоцкого делал «не на свой вкус и не на французский вкус, а как хотел Володя» (и Высоцкий действительно ими очень гордился). Он даже говорит, что все делалось в жуткой спешке, «как вообще все в семидесятые», и потому сейчас ему слушать эти пластинки бывает немного смешно. «Мне тут Гарик Сукачев говорил: ах, этот хор в «Где мои семнадцать лет?». А я-то помню этот хор: это мы под утро решили по-быстрому записать еще хоть что-нибудь, и хор — это Марина, моя жена и я». То, как Высоцкий поет по-французски, Казанского тоже не устраивает — «времени не было, он французский только понюхать успел». Я спрашиваю, как бы он записал Высоцкого, если бы делал именно что на французский вкус, и Казанский говорит, что он бы так сделать вообще не смог — на это есть профессионалы. «Но все-таки в музыке должно быть что-то… сюрреалистическое, — почти извиняясь, объясняет он. — Не для того, чтобы отвлекать внимание, но чтобы интересно было прослушать несколько раз. Брассанс говорил: если человек прослушал песню и сразу все понял, значит, песня неинтересная. Я-то вообще работаю как режиссер. Слушаю слова и делаю кино. А профессионалы — они просто одевают музыку покрасивше, у меня это хуже получается».

То, что у Казанского получается как ни у кого другого, слышно на первом и последнем студийном альбоме Алеши Димитриевича, вышедшем в 1976 году. Это короткий (чуть более получаса), совершенно сокрушительный шедевр, напоминающий и опыты аргентинского танго, и забытые традиции русского романса, и раннюю ямайскую звукозапись. Ощущение от этой пластинки такое, словно на глазах ничего не подозревающего слушателя тонет волшебная, пламенеющая Атлантида — с «Муркой», верт­лявым саксофоном, романсами и общей атмосферой бесконечной радости и такой же бесконечной тоски. «Я до сих пор не знаю, понравился ли Алеше этот альбом, — добавляет Казанский. — Он так ничего и не сказал. Не поругал, но и не похвалил. Возможно, он так и остался для него такой… странной вещью. Все-таки они были полевыми цыганами, все эти штуки были им непонятны. Когда его сестра Валя услышала, что у Алеши на пластинке звучит саксофончик, она меня подозвала и грозно так спросила: ты что, хочешь, чтобы мой брат играл джаз?! Валя могла так посмотреть, что ты сразу обмирал весь. Но, правда, потом сразу же сказала, что тоже такой альбом хочет. Они же все были очень ревнивые». Такой же альбом и тоже на деньги Шемякина выпросил себе и Володя Поляков — грузный пожилой цыган. Полякову на момент записи было 93 года, но гитару в руках он держал крепко — главной задачей как раз было гитару отобрать и заставить петь под оркестр. «У меня одна половина головы седая из-за Димитриевича, а вторая — из-за Полякова», — комментирует Казанский.

Нельзя сказать, что пластинка Полякова и даже пластинка Алеши наделала много шума, хотя Казанский уверяет, что у них была неплохая французская пресса. «Был целый разворот в «Либерасьон» — про альбомы Димитриевича и Высоцкого, которые вышли одновременно. Из рок-журналов приходили. Парижская интеллигенция многим интересуется — хотя в целом французская публика совсем немузыкальная. Это не я, это еще Берлиоз говорил». Записи Димитриевича ценились среди коллекционеров, но новую публику Алеша обрел в России 1990-х, когда на CD вышла куча пиратских компиляций и переизданий с его песнями. «Мне показывали более десятка разных дисков Алеши, все нелегальные, конечно, — говорит Казанский. — Выпустили даже запись наших концертов в Америке — хотя это ужас, просто бутлег». «Мы пытались сделать первый легальный компакт Димитриевича в России, — подтверждает Александр Каспаров, в 90-е возглавлявший EMI Eastern Europe. — Был один американец, он обещал со всеми договориться. Но там все оказалось как-то невероятно сложно, и кончилось ничем. А кроме нас, насколько я знаю, никто и не брался». Особенно активно репертуар Димитриевича освоит Александр Ф.Скляр — в 1997-м он даже выпустит пластинку «Цыганский рок-н-ролл», где в буклете приклеит свою фотографию к фотографии Димитриевича — так, будто старый цыган аккомпанирует непосредственно Скляру.

На фамилию Скляр Казанский не реагирует никак, а про Сукачева говорит: «Мне друзья за обедом ставили много русских пластинок, я запомнил две. Одна — это был Паша Кашин. И еще одна — какой-то парень кричит, сзади оркестр, ритм замечательно накручивается, и не по-русски, а черт знает как. Гарик Сукачев». Помимо Сукачева и Кашина Казанский слышал еще про «Аквариум», Сердючку, которую он ласково называет Верой («аранжировки безукоризненные!»), и — благодаря Шевчуку — «ДДТ». Шевчук нашел его сам — захотел записаться с человеком, делавшим «Натянутый канат», и о работе с Шевчуком Казанский аккуратно говорит: «Деликатная задача. Трудный человек. Сам себе трудный». Но за то, что получилось, он вполне спокоен.

В нем вообще прежде всего поражает эта негромкая спокойность — крайняя скромность в сочетании с крайней же разборчивостью. В разговоре он много раз подчеркивает свою подневольность, зависимость от денег и заказов, при этом и к деньгам, и к заказам у него отношение более чем осторожное. Очевидно, что Казанский мог бы легко преуспеть в шоу-бизнесе — его опыт работы с «поэтической песней» и этнической музыкой много кому мог бы пригодиться. Вместо этого все 80-е и 90-е он занимается самыми разными вещами: пишет музыку для балета по заказу балерины Натальи Макаровой, руководит цыганским хором, ездит по фестивалям, а также управляет оркестром «легкой классики»: дирижирует вальсами Штрауса на презентациях новых «мерседесов». «Я не выбираю, — комментирует он весь этот набор. — Если зовут петь — я пою. Нет — не пою. Я бы сочинил еще для балета, но другого такого заказа нет. Беру заказ или нет — это другое дело».
В этой отрешенности есть что-то цеховое, почти средневековое — и, кажется, корни его именно в том времени, когда Казанский начал общаться с русскими цыганами. «Мы выходили из кабаре и шли дальше — играть уже для себя и для друзей. Деньги и работа — это было одно, а жизнь — это было другое. Мобильных у людей не было, телевизор никто не смотрел. Мы не думали о пенсии, тратили все, что зарабатывали. У меня нет машины, нет апартаментов, но я жил в ту эпоху. Не то чтобы много тратил, но тратил все день за днем. Очень просто. Невозможно все сразу. И сейчас, когда люди добровольно засовывают голову все ниже, просто чтобы заработать немножечко денег… Когда нет выбора — я могу понять. Когда очень большие деньги — о’кей, тоже могу понять. Но когда за копейки, сами, и все ниже и ниже… Не могу понять».

© Алексей Мунипов

http://www.bg.ru/article/8146/

---------------------------------------------
От Паниной до Утесова

Записки коллекционера магнитиздата

После смерти Пани Паниной некоторую известность получила цыганская семья, во главе которой стоял Иван Дмитриевич. У него было несколько детей, самые талантливые из которых – дочь Валя и сын Алеша Дмитриевич – прекрасно танцевали и пели, великолепно аккомпанируя себе на семиструнных гитарах. К их ансамблю вскоре присоединились бежавшие из Владивостока через Японию Юрий и Вера Бриннер, дети шведского торговца, женившегося на русской жительнице Владивостока, 17-летний Юрий Бриннер, будущая американская кинозвезда Юл Бриннер – обладал низким басовитым голосом, неплохо играл на гитаре. Его сестра Вера пела хорошим контральто и по приезде в Соединенные Штаты записала несколько русско-цыганских пластинок, позже собранных на долгоиграющую пластинку-гигант.
Юл Бриннер и Алеша Дмитриевич стали большими друзьями. В те годы они составили дуэт, в репертуар которого входили не только цыганские, но и блатные песни. Молодой Юл знал их множество и обучил им своего друга. Это они первыми ознакомили парижан с такими "шедеврами", как "Мама, я жулика люблю", "Гоп со смыком", "Шарабан мой – американка" и другими. К сожалению, никто их тогда на пластинки не записывал. Запись этого дуэта произошла много позже, почти через 40 лет, после их новой встречи в Париже. Вспомнив старину, артисты расчувствовались, и почти экспромтом напели несколько песен из своего старого репертуара, аккомпанируя себе на гитарах. Так их и записали. Пластинка, где низкий бас Юла Бриннера и тенорок Алеши Дмитриевича великолепно дополняют друг друга, имела большой успех. Позже ее перепечатала американская фирма "Вангард", почему-то выбросив одну из лучших вещей.
После выпуска и успеха этой пластинки Алеша вместе со своей сестрой Валей напели новую пластинку, где с одной стороны были только блатные песни в Алешином исполнении, а с другой – цыганские песни Вали. Несмотря на довольно преклонный возраст, Алеша исполнил свои блатные песни с таким темпераментом, с таким молодым задором и удалью, что эта пластинка стала парижским бестселлером, несмотря на то, что французы не понимали в ней ни слова. Через два года Алеша напел еще один диск, опять-таки блатного содержания. Из известных песен там особенно выделялась "Как-то по проспекту", текст которой Куприн цитировал еще своей знаменитой "Яме".
Кроме Алеши, многие русские и цыганские певцы Парижа не гнушались исполнением блатных песен, и это всегда им приносило успех. Владимир Поляков напел "Мы пойдем ко всем чертям на всякий случай"; такие певцы, как Лопато, Сара Горби, Константин Котляров и многие другие в разное время отдали дань этому виду песенного творчества.

© Рувим Рублев

http://www.blat.dp.ua/rf/panina.htm

---------------------------------------------
Вот интересно - откуда у Рудольфа Фукса такие точные сведения о композиции (записанной), но не включенной в пластинку "Цыган и Я" Юла Бриннера и А.Димитриевича 1967-го года, в "Вангардовском" издании 12 песен (как и во всех остальных изданиях)? А о пластинке, где Алёша исполняет песню "Как-то по проспекту" я вообще не слышал.

Огромное спасибо! Просто Великолепно, про Ивановичей, про Димитриевича, про всех.
Следуют разные ссылки на теле-перадачи ORTF и Tf1 - с уч. ансамбля Марка де Лючека, А.Димитриевича, Цыганей Ивановичей:

Бесплатно: http://www.ina.fr/video....fr.html

К сожалению полный просмотр следующих видео платный.
Но кажется будет все-таки интересно на них указать:
http://www.ina.fr/economi....fr.html
http://www.ina.fr/economi....fr.html
http://www.ina.fr/economi....fr.html
http://www.ina.fr/video....fr.html
http://www.ina.fr/video....fr.html

(с) Фото из частного эмигрантского архива предоставлено специально для форума-сайта "Северная Энциклопедия"

Морис Кессель-Дрюон - Maurice Druon
(23 апреля 1918 - 14 апреля 2009)

*********************************

К сожалению, только на днях узнал, что восемь месяцев назад, 14 апреля 2009-го года в Париже на 91-ом году жизни скончался экс-Министр Культуры Франции, известный политик, неоднократно избиравшийся на пост Депутата Французского Парламента, постоянный Секретарь и старейший член Французской Академии развития Литературы и Искусства, обладатель самой престижной во Франции Гонкуровской Литературной Премии ("Prix Goncourt"), Командор Ордена Искусств и Литературы, Кавалер Большого Креста ордена Почётного Легиона Франции, Участник французского Сопротивления и движения «Свободная Франция», Рыцарь-командор Ордена Британской Империи, Кавалер Ордена за Заслуги перед Итальянской Республикой, Кавалер Суверенного Военного Мальтийского Ордена и многих других почетных наград, эссеист и романист, военный корреспондент, знаменитый французский писатель русского происхождения Морис Кессэль-Дрюон (полное имя - Maurice Samuel Roger Charles Druon). Отдаём запоздалую Дань Памяти Великому писателю (как говорится: "Лучше поздно, чем - никогда!"), нашему соотечественнику и одному из представителей знаменитого творческого рода Кессэлей, любившему русскую и цыганскую песенную культуру не меньше, чем его знаменитый родной дядя Жозеф Кессэль вместе с которым они вместе посещали цыганские кабачки Монмартра, известному роду писателей и меценатов российского Эмигрантского Зарубежья, до конца своих дней уважавших свои русские корни и традиции, и особо бережно ценивших богатейшую Российскую Культуру.

На фото (слева-направо): Жозеф Кессэль, Валя Димитриевич и Морис Кессэль-Дрюон в кабаре "Царевич".

Морис Дрюон (настоящая фамилия по рождению - Морис Кессэль). Морис - единственный родной племянник знаменитого Жозефа Кессэля, сын его родного младшего брата Лазаря рано ушедшего из жизни, и родной дядя на долгие годы стал для Мориса вместо отца. Морис Кессэль родился 23 апреля 1918-го года в Париже, куда семья Кессэлей перебралась из российского Оренбурга незадолго до начала Первой Мировой войны. По отцовской линии Морис Кессэль (также, как и его родной дядя Жозеф) происходил из известной в конце 19-го века в городе Оренбурге еврейской купеческой семьи по фамилии Леск, владевшей в городе крупным Универсальным Магазином, а также большими Торговыми Филиалами на Юго-Востоке Европейской части России в Оренбургской Губернии: в городах Уфа, Самара и Самарканд.

Прадед Мориса Кессэля — Купец Первой Гильдии — Антон Осипович Леск, был родом из города Вильна Виленской Губернии Российской Империи (после 1940 года - столица Литвы - г.Вильнюс), где являлся одним из учредителей «Общества пособия бедным евреям города Оренбурга». Дед Мориса Кесселя (Дрюона) — врач Самуэль (Шмуль) Кессэль с 1880-го года изучал медицину во французском Университете города Монпелье, где в студенческие годы познакомился со своей будущей супругой и соотечественницей Раисой Антоновной Леск, также приехавшей из Оренбурга в Монпелье для изучения медицины. Будущая бабушка Мориса Кессэля (Дрюона) Раиса Антоновна Леск была родом из онемеченного восточно-прусского города Мемель (нынешний г.Клайпеда - Литовской Республики), где её отец до переезда в Оренбург был редактором крупной местной еврейской газеты. Молодая пара поженилась в 1895-ом году в Оренбурге, незадолго перед переездом на практику в Аргентину. Во время кратковременного пребывания вместе с супругой в Еврейской Земледельческой Колонии Вилла Клара (Villa Clara) в провинции Энтре-Риос (Entre Ríos), организованной Фондом Барона Мориса Де Гирша в Аргентине, где проживало множество эмигрантских общин из стран Европейского Старого Света, в том числе крупная еврейская община, 10 февраля 1898-го года в молодой семье родился старший сын — основатель семейной литературно-творческой традиции, будущий писатель-публицист, большой поклонник русско-цыганской песни и друг семейной цыганской труппы Димитриевичей - Иосиф (Жозеф) Кессэль. Вскоре, по возвращению в Российскую Империю, дед Мориса - Самуэль (Шмуль) Кессэль вместе с семьёй решает переехать из северо-западных земель Российской Империи - города Шавли Ковенской Губернии (позднее г.Шауляй Каунасского Уезда Литовской Республики) на постоянное местожительство к семье своей жены (Раисы Антоновны Леск) в город Оренбург - к тому времени являвший собой место огромных будущих перспектив, бурного развития промышленности, железных дорог и становившийся крупнейшим центром торговли между Россией и Средней Азией.

В Оренбурге, в доме семьи Леск, семья Кессэль прожила три года, с 1899-го по 1901-ый, в загородном доме, который между собой они называли «дачей в Азии». Здесь же, в Оренбурге, 20 мая 1899-го года в семействе родился второй сын - Лазарь Самуилович (родной брат Жозефа Кесселя и будущий отец Мориса Кессэля-Дрюона). С 1901-го по 1905-ый годы семья Кессэль уехала на временное местожительство во Францию. Но в 1905-ом году чета Кессэлей вновь возвращается в Оренбург, однако ещё три года спустя, в 1908-ом, семья окончательно переезжает из Оренбурга во Францию. Сейчас сложно утверждать наверняка, что же явилось первопричиной столь скорого отъезда семейства Кессэлей из Российской Империи, не смотря на кажущееся семейное благополучие и успехи в бизнесе. Вполне возможно, что заботливые родители просто захотели дать своим любимым сыновьям хорошее и престижное европейское образование, ведь начало 20-го века открыло перед человечеством небывалые перспективы в науке и технике, киноиндустрии и искусстве. В тоже самое время, первая кровопролитная Революция в России 1905-1907 годов, накаляющаяся с каждым годом политическая обстановка на окраинах Российской Империи, постепенные трудности с ведением бизнеса в России и близкие отзвуки надвигающейся Первой Мировой войны, также могли подтолкнуть семейство Кессэлей покинуть российский Оренбург и эмигрировать в более спокойную Францию.

В конце 1908-ом года, вся семья окончательно покидает Россию и Лазарь с братом Жозефом и родителями решают осесть в Ницце. Находясь в Ницце, в одном из частных лицеев братья Жозеф и Лазарь получают великолепное образование, а затем продолжают учёбу в Париже. Жозеф изучал журналистику и литературу. А Лазарь решил вступить на актерскую стезю, в которой ему предсказывали блестящее будущее.

Но, спокойствие в Центральной и Западной Европе тоже оказалось лишь временным. Всё последнее десятилетие, играя с огнём, Европа из-за накопившихся территориальных претензий между странами и бывшими княжествами, опасно балансировала на грани Первой Мировой Войны, вовлёкшей в свой "кровавый котёл" почти все европейские державы. И августе 1914-го в Европе начинается Первая Мировая война, в которую, на ровне с другими крупными державами, вступает и Франция. Молодым 16-летним юношей, старший сын Жозеф Кессэль целый год работает простым санитаром в военном госпитале, а в возрасте 17-ти лет впервые начинает свою писательскую карьеру - создав свои первые правдивые заметки-публикации о войне для французской политической газеты "Journal des Débats".

Два года спустя, в 1916-ом, старший брат Жозеф, соблазнённый своим младшим братом Лазарем работой в театре (обучавшемся в ту пору в престижной парижской Музыкально-актёрской Консерватории и мечтавший стать знаменитым актёром), предпринимает попытку сыграть несколько пробных ролей второго плана на сцене знаменитого парижского Театра "Одеон" (Odéon), но не найдя себя на поприще сценического искусства, достигший 18-летнего возраста Жозеф Кессэль принимает смелое и авантюрное решение, вопреки родительской воле поступив добровольцем на военную службу во Французский Легион, где принимает активное участие в боях, вначале в артиллерии, а затем окончив курсы пилотов, переходит на службу в военную авиацию, где служит лётчиком французской Эскадрильи "S.39".

Спустя два года Первая Мировая война заканчивается, и в этот период младший брат Жозефа - Лазарь Самуилович женится, а 23 апреля 1918-го года в семье Лазаря Самуиловича Кессэля родился сын - будущий знаменитый писатель-романист Морис Кессэль-Дрюон и родной племянник Жозефа Кесселя. К этому времени, отец Мориса уже всерьёз занимался актёрским ремеслом и начал выступать под сценическим псевдонимом "Сибер", однако, по неизвестным причинам, карьера будущего артиста и связанные с ней надежды не заладились (или на то были иные причины), но в 1920-ом году, в возрасте всего 21-го года (когда маленькому Морису Кессэлю-Дрюону исполнилось всего 2 года), его отец - Лазарь Самуилович внезапно покончил с собой. После смерти Лазаря, мать Мориса впоследствии вновь вышла замуж, и Морис взял себе фамилию приемного отца Рене Дрюона, ставшую затем его писательским псевдонимом.

Начиная с этого момента, оставшись без отца, большое влияние на юного Мориса Кессэля оказал его родной дядя, брат Лазаря - Жозеф (Иосиф) Кессэль (1898—1979), известный писатель-романист, военный журналист-репортёр, страстный путешественник, горячий поклонник русско-цыганской песни, меценат и продюсер, Герой Французского Сопротивления. Во второй половине 1930-х годов Морис Кессэль-Дрюон учился на литературном факультете в Париже, а в годы войны, также как и его знаменитый дядя Жозеф Кессэль, тоже активно участвовал во французском Сопротивлении и движении «Свободная Франция», был военным корреспондентом и стал обладателем многих военных наград. В дальнейшем, когда Морис сам начал писать исторические романы, он решил в качестве псевдонима взять фамилию своего отчима Рене Дрюона (поскольку фамилия Кессэль была уже широко известна в литературном мире Франции).

В 1938-ом году, в возрасте 20 лет, Морис Кессэль-Дрюон впервые дебютирует во французской литературе со своим сборником новелл «Огненная туча», а спустя 10 лет, вскоре после окончания Второй Мировой войны, в 1948-ом году Морис Кессэль-Дрюон получает престижную французскую Гонкуровскую премию за свой 1-ый Том, под названием «Знаменитые семейства» созданной им трилогии «Сильные Мира Сего». По сложившейся традиции, присуждение этой самой престижной французской премии существенно увеличивает продажи романа-победителя и выдвигает его автора в первые ряды французской литературы, кроме этого по уставу Гонкуровской премии, она может быть (премия) присуждена автору только один раз в жизни. С 1955-го по 1960-ый годы, Морис Кессэль-Дрюон создаёт свой многотомный труд серии «Проклятые короли» (всего было создано 7 томов, последний вышел в 1977 году).

С 1967-го, целых 14 лет Морис Кессэль-Дрюон занимал пост постоянного Секретаря Французской Академии, где ведал вопросами развития литературы и различных видов искусства Франции, а также занимался изданием академического словаря. В период с 1973-го по 1974-ый годы, при известном французском президенте Жорже Помпиду, совершившем экономический подъём Франции (большом ценителе культуры, литературоведе, основателе парижского музея современного искусства и составителе антологии французской поэзии) - Морис Дрюон на два года становится Министром Культуры Франции. С 1978-го по 1981-ый годы неоднократно избирался на пост Депутата Французского Парламента. С 2007 года Морис Кессэль-Дрюон стал старейшим, по времени избрания, членом Французской Академии Искусств.

Морис Кессэль-Дрюон — также является одним из франкоязычных со-авторов знаменитейшей французской песни военных лет - «Песни партизан», ставшей неофициальным гимном Французского Сопротивления во время Второй Мировой Войны (русский текст и музыка, которой были написаны российской эмигранткой Анной Марли, а французская версия была создана в самый разгар войны, 30 мая 1943-го года Морисом Кессэлем-Дрюоном совместно со своим родным дядей Жозефом Кесселем). 8 декабря 2006-го года, решением Министерства Культуры Франции, рукопись «Песни партизан» была признана историческим памятником страны.

В своём литературном творчестве Морис Кессэль (Дрюон) более тяготел к натуралистическим новеллам, но наиболее всего писатель стал известен по своим остросюжетным историческим произведениям в традициях А.Дюма-отца в серии «Проклятые короли». Морис Дрюон создал более 30-ти произведений, по которым поставлено около дясятка различных кинофильмов и теле-сериалов (в 2005 году, снят одноименный французский теле-сериал по его 7-томному произведению "Проклятые короли"). Незадолго до своей смерти, в память о своих русских корнях и своём отце, в издательстве - Оренбург: Печатный дом «Димур», 2008г., Морис Дрюон опубликовал интереснейшие воспоминания о себе и своём родном дяде Жозефе Кессэле:
«Морис Дрюон и Жозеф Кессель: Российские корни», 2008 (Российские главы из мемуаров М.Дрюона. Издание на французском и русском языках).

Скончался Морис Кессэль-Дрюон в своей парижской квартире, не дожив немногим более недели до своего 91-летия.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- -----------

НАГРАДЫ И ПРЕМИИ ПИСАТЕЛЯ:

01. Кавалер Большого креста ордена Почётного легиона (2001)
02. Командор ордена искусств и литературы
03. Памятная медаль добровольца движения за свободную Францию
04. Кавалер Большого креста ордена «За заслуги перед Итальянской Республикой» (1 октября 1973)
05. Орден Дружбы народов (1993)
06. Рыцарь-командор ордена Британской империи
07. Великий офицер ордена заслуг «pro Merito Melitensi» Суверенного Мальтийского Ордена,
08. Ордена Аргентины, Бельгии, Бразилии, Греции, Ливана, Марокко, Мексики, Монако, Португалии, Сенегала и Туниса.
09. Гонкуровская премия (Prix Goncourt, 1948)
10. Премия принца Монакского (Prix littéraire de la Fondation Prince Pierre de Monaco, 1966)
11. Премия Сен-Симон (Prix Saint-Simon, 1998)
12. Премия д’Обинье (Prix Agrippa d’Aubigné, 2000)
13. Доктор наук (honoris causa) Йоркского университета (Торонто), Бостонского Университета и Тиранского Университета
14. Иностранный член Российской академии наук (2007)
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ ---

АНЕКДОТ ИЗ ЖИЗНИ:
В 2003-ем году, Морис Дрюон, у которого, как известно, отец был родом из Оренбурга, летел в одном российском самолёте с В.Черномырдиным. Черномырдин вероятно решил "пустить пыль в глаза" знаменитому французскому писателю и решил заказать себе красное французское вино, а Дрюон, напротив, выбрал себе — обычное пиво. «Может, с водкой? — серьёзно спросил его Черномырдин и добавил: — Пиво без водки — деньги на ветер!».
Когда эту фразу перевели Дрюону, тот очень долго смеялся, а потом, чтобы не забыть, даже перевёл и повторил её по-французски...

© Подготовлено на основе интернет и архивных материалов. Сайт "СЭ", январь 2010 г.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- ------

Ccылка: http://emigrationrusse.com/index.p....joomimg

С Уважением!
Админ сайта-форума "СЭ"

Слева-направо: Дмитрий, Иван, Николай, Алеша, Ольга, Рая, Маруся и Валя Димитриевичи.
Париж, фото конца 1920-х годов.

Иван, Дмитрий и Алеша Димитриевичи

С Уважением!
Админ сайта-форума "СЭ".

Кстати, интересно, что во французской периодике 30-х годов, Цыганская Труппа Димитриевичей также упоминается как - Цыганский Хор барона Димитриевича, что довольно любопытно.

http://books.google.ru/books?i....Q6AEwAQ

Также нашел довольно интересные сведения о большой концертной программе ансамбля Димитриевичей, состоявшейся 24 января 1936-го года в Париже.

http://books.google.ru/books?i....Q6AEwAA

http://books.google.ru/books?i....Q6AEwAg

Вот некоторые номера из этой концертной программы:

5. Le Chœur et Valentine Dimitrievitch avec danses par Tamara et Nicolas Dimitrievitch
6. Czardas par Olga et Ivan Dimitrievitch
7. Danse nationale tzigane, par les frères Dimitrievitch

Жаль, что эта периодика находится в закрытом доступе...
Вот еще один очень интересный снимок женской части Труппы Димитриевичей, правда более позднего периода.

Тамара, Ольга, Валя и Полина Димитриевичи:

С Уважением, Максим.

С Уважением!
Админ сайта-форума "СЭ".

С Уважением, Максим