Формат файла: APE. RAR.Аrhiv
Размер: 61,6 МВ

1.TROIS ANS J'AI REVE DE TOI (Три года ты мне снилась) 2.44
2.NUITS MOSCOVITES (Подмосковные вечера) 2.26
3.MOUCHOIR BLEAU (Синий платочек) 2.07
4.SUR UNE BARQUE (Мы на лодочке катались) 2.07

Ссылка: http://narod.ru/disk/2062938000/017Work.rar.html

ПАРОЛЬ: france

Благодарим за оцифровку данной пластинки интернет-пользователя nikanuf

Ludmila Lopato : chant
Challain Ferret : guitare
José Solero : guitare
Valia Belinsky : piano
Ernst Peffer : contrebasse

Face A :
1. Dve guitary (trad.) 2’09
2. Ja vas lioublia (Pouchine) 2’15

Face B :
3. Mi vichli v sad (Tolstoï) 2’11
4. Konfekti baranoschki (trad.) 1’50
5. Proschay (Sinding/Lopato 1’10

Face A:
Je t'oublierai
Un, deux, trois

Face B:
Polzo
Les jours fuient

Face A:
1. Tabor tzigane
2. Chrysantheme

Face B
3. Reve de Noel
4. Berceuse

1 LES YEUX VERTS.
2 CHELME VERSTE.
3 NE PARLE PAS DE LUI
4 CARABLI
5 OBIDNO DOSADNO

1 Snilsia mne sad
2 Teni minouchego
3 Milaya
4 Secret

Side A:
1 Snilsia Mne Sad
2 Den U Noch
3 Vasilechki

Side B:
4 Sini Platochek
5 Ne Serdis
6 Zigane

Формат: MP3
Качество звука: 128Kbps
Количество композиций:9
Размер: 14,5 MB

Содержание:
01.Любовь прошла
02.Пой,цыгане
03.В темном зале
04.Жалобно стонет
05.Что мне горе
06.Уйди,совсем уйди
07.Мы на лодочке катались
08.Не говорите мне о нём
09.Очи черные

ссылка: http://www.megaupload.com/?d=EU1UDG1Y

Благодарность за записи интернет-пользователю Nick123

____________________________________________________________________________________________

Песни в исполнении Людмилы Лопато из сд-сборника "20 золотых шедевров романса" (2002г)

Формат: MP3
Качество звука: 256 Kbps
Количество композиций:5
Размер: 24 MB

Содержание:

4. Когда по целым дням
7. По ком (ты слезы проливаешь)
12. Я вас любил
15. Три года ты мне снилась
18. Две гитары

ссылка: http://www.megaupload.com/?d=Y61CRMVF

1. Одинокая гармонь
2. Белая акация
3. Звездам навстречу
4. В темном зале
5. Любовь прошла

1. Что нам горе
2. Уйди, совсем уйди
3. Ты смотри никому не рассказывай
4. Жалобно стонет ветер осенний
5. Пой цыгане

Side-A:
1. Только раз
2. Ехали цыгане
3. Мы вышли в сад
4. Ночь светла
5. Конфетки-бараночки (Москва златоглавая)

Side-В:
1. Я Вас любил
2. Окончен путь
3. У меня есть сердце
4. Среди лесов и полей
5. Гори-гори

1. Ночь тиха
2. Снился мне сад
3. Косыночка
4. Расставаясь она говорила
5. Калитка
6. Частушки
7. У меня есть сердце
8. Сто верст

Tracks:

01. Tri goda ty mnie snilass (pendant 3 ans j'ai rêvé de toi)
02. Pa kom (pour qui tant de larmes)
03. Ti smatri ni kamou niè rasskazivaï (ne dis à personne que je)
04. Palso (Chanson tzigane de mariage)
05. Ia vas lioubil (Je vous ai tellement aimée)
06. Predomas (Mélodie tzigane)
07. Dvie guitary (les deux guitares)
08. Tiomnaia notch (Pendant la guerre, dans la nuit, ton amour m
09. Kagda pa tselym dniam (Toutes ces nuits tourmentées sans sav
10. My sievodnia rasstaliss s taboiou (On s'est quitté sans larm
11. Vassiliotchki (Les bleuets: souvenir d'un été)
12. Siertse (Merci mon coeur)
13. Poust onne poichtchet (Qu'il trouve un coeur aussi fidèle)
14. Niet niet ya nie hatchou (Tu m'offres tous les joyaux de la)
15. Pod moscovnie vechera (Les nuits de Moscou)

Канны. Жаркий августовский вечер. Площадь перед знаменитым дворцом фестивалей полна народу – только что закончился очередной вечер Фестиваля Русского искусства. Бережно поддерживаемая под руки, по знаменитой лестнице сходит женщина. Ей очень много лет, но она остается поразительно красивой в каждом движении. Великая певица кабаре русского Парижа и американских ресторанов, королева эмиграции. Людмила Ильинична Лопато.

Ей поклонялись Юсупов и Вертинский, она помнит Шаляпина и была знакома с Гретой Гарбо и Марлен Дитрих, дружила с Матильдой Кшесинской, Александром Галичем и Рудольфом Нуриевым. В ее ресторане "Русский Павильон" в Париже бывали все знаменитости российской эмиграции и те из тогда еще советских политиков и мастеров культуры, которые могли выезжать за железный занавес.

Недавно в России вышла книга ее воспоминаний, увидевшая свет благодаря упорству знаменитого художника-сценографа и историка моды Александра Васильева.

И вот мы в гостях у Людмилы Лопато в ее небольшой квартире на окраине Канн. Людмила – она категорически против, чтобы ее называли по отчеству – садится за рояль и поет. А потом мы пьем красное вино на балконе и она для читателей "Новой Юности" рассказывает о своей удивительной жизни.

– Людмила, кто Вы? Русская, француженка, американка?

– Я видела столько стран, выступала на стольких сценах, что иногда мне самой трудно поверить, что все это было именно со мной. По происхождению я – караимка. Я родилась в Маньчжурии, в Харбине, русском городе, и весь уклад нашей семьи всегда был русским. Этой страны давно уже нет на карте, да и от того Харбина, где прошло мое детство, ничего не осталось.

– Кто были Ваши родители?

– Мать – дочь генерала, в первую мировую – сестра милосердия, Зинаида Михайловна Шпаковская. Отец – Илья Аронович Лопато, знаменитый табачный промышленник. Причем он был человеком необычайной щепетильности и честности и старался всегда заботиться о людях.

– Какие Ваши впечатления остались о Харбине?

– Это был во многом русский город. Я бы сказала, город в стиле модерн, где Россия смешивалась с экзотикой китайского Востока. Мы, дети, ходили в гимназию, я пела свои первые романсы, когда отец с мамой устраивали приемы. В 1929 году мы переехали во Францию.

– С Францией, Парижем, связана вся Ваша жизнь?

– Да, конечно. Мы, сразу, помню, отправились на Лазурный Берег. Там я познакомилась со многими "звездами" русского Парижа – кинозвездой Натальей Кованько, открытки, с фотографиями которой выходили в Париже огромными тиражами, балериной Ниной Вершининой, впоследствии уехавшей в Южную Америку и основавшей в Бразилии свою студию, другой звездой балета Тамарой Тумановой. Там я впервые увидела своего будущего мужа Никиту Гурвича, сына владельца кинофирмы "Луна-фильм". Там несколько раз к нам приезжал Константин Коровин, но я так и не согласилась, чтобы он написал мой портрет, о чем сейчас очень жалею.

В Париже я поступила в Русскую консерваторию, училась вместе с дочерью Шаляпина и хорошо знала всю их семью. А уроки пения я брала у легендарной Медеи Фигнер – ей в свое время сам Чайковский давал указания, как петь в "Пиковой Даме". А Николай II подарил ей диадему и брошь с рубином. До сих пор жалею, что не записала ее потрясающие рассказы. Я часто выступала на русских вечерах и знала очень многих. Особенно запомнились мне вечера у Альмы Поляковой, жены знаменитого хозяина российских железных дорог. Там я познакомилась с Феликсом Юсуповым – под его гитару пела на вечерах "Кирпичики", Надеждой Плевицкой, впоследствии арестованной по делу похищения генерала Миллера, брала уроки танца у солистки труппы Анны Павловой Алисы Вронской. Юсупов был очень красив, курил сигареты из черного портсигара и часто пудрил лицо.

В Париже было очень много русских ресторанов – "Яр", "Корнилов", "Доминик".

– А кто еще помог Вам стать "звездой" русского Парижа?

– Цыганские романсы меня учил петь Володя Поляков, а аккомпанировал его брат Сергей, ставший потом великим абстрактным художником. В Париже вообще тогда блистал шансонье Юрий Морфесси.

– И как дальше у Вас складывалось?

– На многих балах я получала призы за элегантность. В Париже было много домов моды, помню, знаменитой манекенщицей была Натали Палей, младшая дочь Великого князя Павла Александровича. Впоследствии она стала прототипом героини романа Ремарка "Тени в раю". В 1938 мы обвенчались с Никитой Гурвичем и уехали с ним в свадебное путешествие в Италию. Помню, каждый раз, когда завтракали в отеле на острове Палаццо, слышали игру на фортепьяно Владимира Горовица, доносившиеся из соседней виллы – он там жил с женой. Потом была Америка.

– Вас там ждал успех?

– Мы уехали в США на пароходе, отплывающем в Нью-Йорк, в 1939 году. Вместе с нами на пароходе плыл Альберт Эйнштейн и знаменитая актриса Ингрид Бергман, впоследствии не раз рассказывавшей мне об их неудачном союзе с Роберто Росселини. Там мы подружились с Гретой Гарбо и часто встречались с крестным моего мужа, великим дирижером Сергеем Кусевицким. Потом мы отправились в Голливуд, где Никита работал в "Уорнер Бразерс" и делал французские версии американских фильмов. Там родился мой сын Делано.

Потом мы вернулись в Нью-Йорк, где снимали квартиру у Мстислава Добужинского. Меня действительно ждал успех во время выступлений в ресторанах "Русская чайная" и "Самовар" в Монреале. Особенно хорошо принимали песню "Что за хор певал у "Яра".

– А дальше?

– А дальше, разойдясь с мужем, я вернулась в Париж. Меня снова закружил прежний вихрь. Я много пела в знаменитом ресторане "Динарзад". Там такая изысканная публика была – королева Голландии Юлиана с мужем, принцем Бернардом, бывший король Сербии Карагеоргиевич. В ресторане были темные залы, свечи в позолоченных подсвечниках, а из окон был изумительный вид на ночной сад. После того, как хозяева этого легендарного кабаре разорились, я стала петь в "Казанове" – иногда выходила на сцену с борзой собакой.

– А какие песни Вы там пели?

– Ну, "Мы никогда друг друга не любили", конечно, "Василечки". Ну, а потом было участие в знаменитом фильме Клода Буассоля "Распутин", где я пела цыганские песни. Затем последовал мой новый брак, который оказался очень счастливым – мой муж Джонни ушел из жизни лишь совсем недавно, в 2000 году.

– Расскажите, пожалуйста, о Вашей легендарной постановке пьесы Льва Толстого "Живой труп".

– Да, я стала, как сейчас говорят, продюсером спектакля, который действительно стал событием в жизни Парижа. Там играли Вера Греч и Поликарп Павлов, оставшиеся за границей во время гастролей Художественного театра в начале двадцатых. В эту постановку мы включили также отрывки из пьесы "Власть тьмы". Протасова сыграл Константин Непо – легенда русского Парижа, сын цыганской певицы Нюры Массальской и хана Нахичеванского. Он писал акварели в псевдорусском стиле. Был женат на Иветт Шовире, прима-балерине Гранд-Опера, затем на грузинской княжне Джаваре. Еще в спектакле принимали участие внучка Льва Толстого и Ксения Куприна, дочь замечательного писателя. Роль матери Маши играла бывшая звезда частной оперы Зимина Мария Давыдова. Нам аккомпанировал настоящий русский оркестр, а цыган представляла семья Дмитриевичей. Вы представляете, что стоило все это собрать, всех примирить и довести до премьеры! Но мечты создать большой русский театр на постоянной основе таки не воплотились в жизнь.

– Расскажите, пожалуйста, о "Русском Павильоне".

– Этот ресторан еще часто называли "У Людмилы". Мы нашли место на авеню Гюго, в двух шагах от Триумфальной Арки. Голубые стены, красный бархат, на них – картины русских художников. Часть картин перешла из семьи Великого князя Бориса Владимировича. Княгиня Марина Далиани, урожденная Амилахвари, занималась гардеробом гостей. Старый барон Леонид Ламсдорф ведал шампанским. Князь Миша Шервашидзе был метрдотелем, а я встречала каждого гостя. Поваром стал бывший царский повар Сергей Залогин. Его кулебяки, блины и пирожки были неподражаемы. И кто только у нас не бывал! И Феликс Юсупов, и Рудольф Нуриев, и Азнавур, и Фурцева, и Сергей Михалков, и будущий король Марокко. Были Жан Маре и Софи Лорен. Я, в отличие от многих старых эмигрантов, очень ценила песни Александра Галича – он также часто приходил к нам. Я, к слову, в те годы много пела по различным телеканалам и записывала пластинки. Я была очень рада встретить на фестивале в Канне Никиту Михалкова. Он также бывал в моем ресторане, и мы с ним много беседовали.

Я всегда считала, что надо наряжаться и носила вечерние платья, любила золотые ткани, шали с кистями. В моем ресторане Ростропович праздновал падение Берлинской стены. А сейчас я живу здесь, в Каннах. Мне было трудно после кончины Джонни, но меня буквально спас Александр Васильев. Он расспрашивал меня, записывал воспоминания, и благодаря ему увидела свет в России моя книга "Волшебное зеркало воспоминаний".

– Что Вы бы могли пожелать читателям из России?

– Никогда не терять надежды.

источник: http://www.russkie.org/index.php?module=fullitem&id=5059

Ludmila Lopato
LP - "La Grande Chanteuse Tzigane Russe"
Lable: TIVOLI Record
TIV 371 240 mono/stereo

Face-1:

01. LES JOURS SE SUIVENT
02. LE SAULE DE RUSSIE
03. YO DEVES
04. CHRYSAMTHEME
05. NE SOIS PAS JALOUX
06. VALSE AU CLAIR DE LUNE
07. ADIEU

Face-2:

01. CARAVANE
02. LES DEUX GUITARES
03. REVE DE NOEL
04. KARABLI
05. LES YEUX VERTS
06. LES YEUX NOIRS

-----------------------------------

1 LES YEUX VERTS.
2 CHELME VERSTE.
3 NE PARLE PAS DE LUI
4 CARABLI
5 OBIDNO DOSADNO

третья ссылка в сообщении 21 полностью дублирует вторую ссылку, там размещены мр3 с сд-диска Ludmila Lopato - "Evenings in Paris with Ludmila Lopato" (смотртие сообщ. 1 в этой теме), а пароль наверное всё ж russhanson.ru

Жаль, что записей так мало, хотелось бы услышать как можно больше песен Неподражаемой Людмилы Лопато.

С уважением, Максим

Добавлено (2009-12-02, 14.36.21)
---------------------------------------------
Фото-ряд Людмилы Лопато

http://www.youtube.com/watch?v=e3ygmyLVE34

Руками храмы выбиты в скале,
Прошли века и пролетели годы,
Но помнят камни Джуфт-Кале
След малого, но гордого народа. (Г. Ефетов)

Кому великий князь Витаутас Литовский доверил охрану Тракайского замка?
Для кого пирожки - национальное блюдо?
Что общего между Киевским домом актера и Тракайским замком?
И почему Гитлер назначил комиссию экспертов для определения расовой принадлежности малого народа?
Какой народ относится к самой малой этнической группе Литвы?

Ответы на эти, казалось бы, не связанные между собой вопросы сходятся в судьбах небольшого народа с загадочным прошлым, уходящим в глубь веков, с интересными обычаями, самобытной культурой и своеобразной религией.

Караимы - потомки хазар - один из самых малочисленных народов на земле. Современные ученые относят караимов к тюркской группе алтайской семьи народов. Историческая родина караимов – Крым.
Каким образом возник и как очутился среди прибалтийских озер и лесов этот удивительный народ, похожий на половцев по языку и на библейских самарян по вере?

600 лет назад - в 1399 году великий князь Литовский Витаутас (Витовт, Витольд) после своего победоносного похода в Крым в конце XIV века перевёз в Литву около четырёхсот караимских семей и расселил их вокруг своего замка. Караимы составили личную охрану князя Витаутаса, а также охраняли западные границы Литвы от немецких рыцарей. Переселение караимов в Литву продолжалось и в XV-XVI вв.
Покинув свое историческое родовое гнездо Джуфт-Кале (Чуфут-Кале, Кырк-Ер), караимы рассеялись по всему свету. Народ, проявивший колоссальную жизнестойкость в жестоких исторических испытаниях, сегодня находится под угрозой полного исчезновения, превращается в человеческий реликт. Ныне всех караимов мира можно было бы, наверное, расселить в небольшом жилом микрорайоне. Однако многое из прошлого караимов так и остается до конца не выясненным.
Так кто же такие караимы?

Караимский язык относится к кыпчакской группе тюркских языков. Однако, несмотря на явно тюркское звучание, слово «караим» происходит от древнееврейского «карай» - «чтец», тот, кто признает только писаный закон, поскольку они признавали только исходный текст Библии и отрицали ее позднейшие толкования, в том числе и Талмуд.
Таким образом, караимизм, караизм означает религиозное учение караимов или караитов, которое получило распространение среди евреев Персии, Вавилонии, Палестины, Египта, Испании, Византии и в других регионах.

Так что слово «караим» имеет два значения - обозначение религии и название народности. Кстати, есть евреи-караимы (по вере). Это евреи, исповедующие учение Моисея и не признающие Талмуд священной книгой. Они считают себя неотъемлемой частью народа Израиля. С караимами - потомками хазар их объединяет общая вера, многое из общего духовного наследия.

Обычно иудаизм ассоциируется с еврейской культурно-языковой средой - с тюркскими языками мы привыкли ассоциировать ислам. Но нет правил без исключения. И одним из таких исключений был Хазарский каганат. Принятие хазарами иудейской веры связывают с именами еврейского проповедника Исаака Сангари и хазарского царевича Булана.
Впрочем, Лев Гумилев утверждал, что никакого «обращения» хазар не было. Иудеи играли в Хазарии существенную, а с некоторых пор - ведущую роль. К концу VIII века смешанные хазарско-еврейские браки стали обыденным явлением. Но общественное положение детей, рожденных в таких браках, существенно зависело от того, кто мать, а кто - отец, поскольку принадлежность к еврейской общине определялась по матери.
Далее процитируем Л. Гумилева («Древняя Русь и Великая Степь»):
«Получалось, что сын хазарина и еврейки имел все права отца и все возможности матери. Его учили еврейские раввины, члены общины помогали делать карьеру... А сын еврея и хазарки был всем чужой. Он не имел прав на наследование доли отца в родовом имуществе, не мог обучаться Талмуду... Этим беднягам не было места в жизни. Поэтому они ютились на окраине Хазарии - в Крыму - и исповедовали караизм... Их потомки составили крошечный этнос крымских караимов, антропологические черты которых совмещают тюркский и ближневосточный типы. Симпатии их были обращены к аборигенам: хазарам, болгарам, готам, аланам, а не к двоюродным братьям, делавшим в богатом Итиле «карьеру и фортуну»...
Но коль скоро так, караимы выпали из еврейского суперэтноса. Они были отвергнуты своими бывшими единоверцами и соплеменниками...»
Версия Гумилева вполне объясняет «метисный» характер караимской культуры - священные книги, намогильные надписи, ученые и литературные труды на древнееврейском, множество еврейских, вернее, библейских имен. И в то же время - тюркский язык караимов, обилие тюркских имен, в том числе на надгробных камнях, обряды и обычаи, свойственные тюркским народам.
Конечно, версия - всего лишь версия. И в толковании события тысячелетней давности трудно поставить последнюю точку. Но, по крайней мере, хазарское происхождение караимов сегодня ни у кого не вызывает сомнений.

И той стражи нет надежней

Надо сказать, что все князья литовские, начиная с Витаутаса, очень хорошо относились к караимам. Великолепные воины, прекрасные всадники, караимы отлично дополнили войско князя. Не зависящие ни от кого, кроме своего правителя, неподкупные караимы оказались самыми надежными стражниками и составили личную гвардию князя Витаутаса. По роду занятий они образовывали две группы - гражданские и военные. Военным было доверено охранять мосты и замки. Гражданские занимались мелким ремеслом, торговали, были переводчиками, писцами, земледельцами.
Основным местом их поселения в Литве стали Тракай, резиденция князя Витатуаса Великого. Позже караимы стали селиться в Паневежисе, Пасвалисе, Вильнюсе и других городах Литвы. Но духовным и культурным центром литовских караимов всегда были и продолжают оставаться старинные Тракай. В 1441 году караимская община Литвы получила право на самоуправление (магдебургское право). В религиозном и культурном отношении она была подчинена крымскому гахаму, а с 1857 года - караимскому гахаму Литвы, резиденция которого находилась в Тракай (в 1928-45 в Вильнюсе).
Караимы Литвы заботятся о сохранении народных обычаев, а Тракай – центр культуры этого народа, у них есть свой молитвенный дом (кинеса) и свой этнографический музей. В Тракайских кафе и в национальном ресторане «Кибинляр» можно отведать замечательные блюда караимской кухни, в частности, знаменитые караимские пирожки – кибинай. Большинство тракайских караимов живёт на улице Караиму, в своих необычных домиках в три окна со стороны улицы. Одно из окон – Богу, второе – Витаутасу, третье – себе...

Караимы гордятся тем, что именно им князь Витаутас доверил охранять Тракайский замок. В народных сказках, легендах сохранилось уважение к «Ватат-бию» - князю Витаутасу, которого они называли Праведным, к храбрым и мудрым предкам современных литовских караимов, служившим в княжеском замке на озере Гальве и занимавшим высокие государственные посты. Во все времена предметами гордости караимов были честность и порядочность, великие князья Литовские отмечали их неподкупность и верность присяге. Правители других стран также охотно брали караимов к себе на службу, зная, что эти люди достойны высшего доверия.

Тракайская кинеса

«В этом году мне удалось, - пишет журналист Дмитрий Матвеев в статье «Язык половцев и вера самарян», - побывать в Тракай, а следовательно, и увидеться с караимами. Михаил Зайончковский, на общественных началах принимающий туристов в караимском храме - кинесе, несмотря на солидный возраст и напряженный график (через час должны прибыть очередные туристы), согласился внепланово принять прибывшую в Тракай группу из Москвы. Сегодня кроме Тракай таких кенес в Литве всего две - в Вильнюсе и Паневежисе. Еще две - в Луцке и Галиче на Украине.
В первом от входа зале деревянного здания - бронзовый умывальник для омовения рук перед молитвой. Здесь во время богослужения остаются женщины, которые могут подняться на галерею, а мужчины во главе со священником-газзаном переходят вперед в большой зал с куполообразным усеянным звездами потолком и стенами, украшенными орнаментом из геометрических фигур.
Караимы верят в воскресение мертвых и хоронят умерших ногами на юг в сторону Палестины. "Когда ангелы затрубят, зовя на последний суд, мы все встанем и пойдем на юг, к Святой Земле", - с уверенностью говорит Михаил Зайончковский. На юг же обращен и деревянный резной алтарь кинесы. В центре алтаря изображены скрижали, данные Богом Моисею. В верхнем ярусе надпись "Вот глаз Божий оберегает верующих", по обеим сторонам алтаря текст Десяти заповедей. Все надписи сделаны латиницей на караимском языке (не имея собственного алфавита, караимы всегда использовали письменность других народов). На родном языке проходит и богослужение. Именно это помогло народу сохранить свой язык в Польше и Литве.
Молитвы читаются на коленях или стоя. На скамейках, установленных в зале, каждый имеет свое унаследованное от предков место. В караимизме отсутствует исповедь, об отпущении грехов каждый молит Бога сам. По традиции гахама (главу караимского духовенства) и газзанов (священников) выбирает народ.
Наш гостеприимный гид читает одну из молитв на польском языке. С удивлением узнаем, что это "Отче наш" в варианте Евангелия от Матфея. По нашей просьбе молитва повторяется по-караимски: "Атамыз ки кеклярдя…" Почему караимы читают новозаветную молитву, ведь, по их утверждению, они не признают не только Талмуд, но также Новый Завет и Коран? Очевидно, христианство тем не менее оказало заметный след в формировании их религии. Некоторые ученые утверждают, что Анан бен Давид черпал аргументы в защиту своего учения из Евангелий и Корана, а Иисус из Назарета наряду с Мохаммедом почитается в караимизме как пророк.
Быть может, именно этим хотя бы отчасти объясняется тот факт, что в Российской империи караимы по сравнению с евреями оказались в определенном фаворе: их религия была признана самостоятельной и даже близкой к раннему христианству. В паспортах писалось: "вероисповедания караимского". В 1841 г. в России была издана Библия на караимском языке. Немало караимов служили в российской армии (привилегия, недоступная людям ряда других национальностей), а некоторые занимали в ней видные посты. Кстати, Михаил Зайончковский занимался исследованием этой проблемы и даже написал книгу "Караимы в армии". От себя добавлю, что в царской армии служило около 700 караимов, 500 из них - офицеры.

«Бирюльки» Майкапара и другие
Может быть, самое удивительное в судьбе караимов то, что при всей малочисленности они оставили столь заметный след в мировой истории и культуре. Караимам хорошо известны имена запорожского полковника Эльяша Караимовича, контр-адмирала российского флота Кефели, художника Эгиза. Кто из начинающих пианистов не играл «Бирюльки» и другие детские пьески Майкапара? Но, наверное, никто не подозревал, что Самуил Моисеевич Майкапар - по происхождению караим. Занимался он и музыкальной фольклористикой - записывал караимские народные мелодии. К сожалению, караимские тетради Майкапара пока не найдены. Но в своем деле он не был одинок. Записью караимских мелодий занимался известный киевский музыковед и фольклорист Моисей Береговский.

Значительный вклад в сохранение культуры своего народа внёс Симон Кобецкий (1855-1933), родоначальник светской караимской литературы. Хорошо известны и политики современной Литвы, прославившиеся своей дипломатической деятельностью в России и Турции - караимы Галина Кобяцкайте и Ромуальдас Козыровичюс. Историю, язык и этнографию караимов в Литве изучали польский историк Т. Ковальский (1889-1948), ориенталист С. Шапшал (1873-1961), польский ориенталист А. Зайончковский (1903-70). Здесь нельзя не упомянуть о замечательной личности С. Шапшала.

Советский ориенталист
Так называет С. Шапшала энциклопедия «Литва». К сожалению, в других советских энциклопедиях, в том числе и в БСЭ, найти это имя не удалось. Хаджи Серайя Хан Шапшал действительно ученый. Действительно ориенталист, то есть специалист по Востоку, автор капитальнейшего труда «История тюрков-караимов в Крыму, Литве и Польше». Впрочем, в ученой среде, да и в быту он больше известен как Серайя Маркович. Его долгая, полная событий жизнь поинтереснее любого романа. Но его жизнь - это и огромный подвиг во имя своего народа, оказавшегося перед лицом смертельной опасности.
С. Шапшал родился 20 мая 1873 года в Бахчисарае в патриархальной интеллигентной караимской семье. В 1899 окончил Петербургский университет по арабо-персидско-турецкому разряду, а в 1900 году получил приглашение правительства Персии. Вернувшись через семь лет в Петербург, Серайя Маркович активно занялся научной, педагогической, издательской, дипломатической и общественной деятельностью.
В 1915 году двадцать караимских общин Крыма и Одессы единогласно избрали Шапшала своим гахамом. Работая на этом посту, Шапшал превратил Евпаторию в духовный и культурный центр караимов не только Одессы и Крыма. Сюда ехали из Вильнюса, Тракая, Москвы, Петербурга.
Деятельность Шапшала была прервана революцией и гражданской войной. Ему, имевшему тесные контакты с царской семьей, удалось избежать расстрела и тайно эмигрировать в Турцию. Из эмиграции Серайя Маркович вернулся в 1928 году, когда польско-литовские караимы избрали его своим гахамом.
С началом войны над караимами нависла угроза полного уничтожения. Для фашистов не составило бы труда ликвидировать немногочисленный народ. Сейчас можно только удивляться тому, что Серайя Марковичу удалось добиться направления из Германии группы специалистов по расовым вопросам. Эти специалисты, поработав с истинно немецкой пунктуальностью, пришли к выводу, что караимы не относятся к семитской расе. Теперь нельзя было терять ни минуты времени. Шапшал бросился в Берлин, в министерство культов и получил там документ о том, что караимы - не евреи и не подлежат заключению в гетто. Затем отпечатал 1000(!) копий этого документа и разослал во все места, где жили караимы. Только в Краснодар и Новороссийск письмо не успело дойти, и там караимы были расстреляны вместе с евреями.

Правда, мне удалось найти и несколько другую версию произошедшего. В 1938 году из Праги в гестапо пришло письмо: «Мы, российские дворяне, бывшие офицеры колчаковской, врангелевской и деникинских армий, белые эмигранты, караимы, заявляем, что никакого отношения к евреям не имеем, и просим — связанные с ними дискриминационные акты на нас не распространять». Дотошные немцы через подставных лиц обратились к крупным раввинам вне Германии с вопросом, являются ли караимы евреями. Религиозные авторитеты, как сговорившись, дали отрицательный ответ. Как бы там ни было, но благодаря этому многие караимы Крыма, Польши и Литвы уцелели в огне Холокоста.
За родство с тюркскими народами караимам тоже пришлось платить. Хотя караимы и не подлежали депортации, но в некоторых районах Крыма местное руководство «проявило инициативу» и выселило караимов вместе с татарами.
Самому Шапшалу грозили «меры» за «сотрудничество с оккупантами». Однако, видимо, учитывая преклонный возраст и высокий международный авторитет ученого, - а он был выдающимся в ученым-тюркологом, его не тронули. По его инициативе и на основе собранных им материальных и духовных ценностей караимского народа и был создан в г. Тракай музей караимов.

А как живут караимы Украины?

Драматична судьба караимского народа. Не имеющий собственной государственности, обреченный жить среди иных наций, он всегда становился верным другом и братом народам, принявшим его в свое лоно, никогда не изменял правителям, оказавшим ему свое гостеприимство и покровительство. И при всем том сумел сохранить свою национальную идентичность, свой язык, сберечь свои культурные и духовные традиции.
Народ-воин, он терял своих сыновей в походах князя Витаутаса, в войнах русского царского правительства, в гражданской, первой и второй мировых войнах.
Если по переписи 1897 года караимов в России насчитывалось 12.894, то в 1989 году их проживало во всем бывшем СССР 2809 человек, из них 352 в Литве, 1396 - в Украине.
Во многих городах Украины - Галиче, Луцке, Бердянске, Евпатории, Симферополе, Феодосии, Одессе, Киеве и других были построены кенаса - интереснейшие сооружения, имеющие большую историческую и художественную ценность. Все они были национализированы, превращены в лучшем случае - в клубы, в худшем - в административные, технические здания, склады или просто разрушены.
С началом перестройки активизировалась деятельность караимских общин. В Крыму создана караимская ассоциация «Крымкалайлар», налаживающая связи с караимами различных регионов. В Киеве не так давно зарегистрировано Караимское национально-культурное общество «Догунма», что означает «Возрождение». Молодой киевский композитор Алексей (Аланкасар) Кефели подготовил сборник караимских религиозных и светских мелодий. Сейчас ожидается выход в свет сборника караимских народных сказок. Собственно, все это - элементы деятельности общества «Догунма». Общество поддерживает тесные связи с караимами литовскими, галицкими, крымскими, турецкими, израильскими.

От Тракайского замка до Киевского дома актера

В самом конце Х1Х века состоятельный киевский караим, владелец табачной фабрики Соломон Коген заказал проект молитвенного дома караимов - кенаса - популярному архитектору Владиславу Городецкому, и ее сооружение началось в 1898 году.
Торжественное освящение кенаса совершил 27 января 1902 года гахам Таврический и Одесский Самуил Пампулов - верховный светский и духовный глава караимов. На церемонии присутствовали вице-губернатор, городской голова, ректор университета, другие «официальные лица». Всех восхищала красота постройки и роскошь отделки в мавританско-арабском стиле.
Кенаса, в которой ныне разместился Дом актера, по сей день остается украшением города. Однако сегодня ей не хватает небольшой, но существенной детали - сферического купола со шпилем, что явно нарушает стиль постройки, задуманный ее авторами.

Требований о возвращении Дома актера караимам «Догунма» не выдвигает. Да и не под силу им взять «на баланс» это прекрасное здание. По последней переписи караимами в Киеве себя назвали всего 100 человек. Однако фактический круг общения киевских караимов и того меньше. Поэтому приходится полагаться на доброе отношение дирекции Дома актера. Здесь проводилась презентация фильма о караимах, устраиваются концерты, встречи, другие мероприятия.

Так куда же идут караимы?

В Литве сегодня живёт 257 караимов, в Тракай их сейчас около 80. В 1997 году город Тракай пышно праздновал 600-летие пребывания караимов на литовской земле. Караимская община и сегодня сохранила свою религию, обычаи и культуру. Выжить в трудных условиях караимам позволила толерантность литовцев по отношению к ним, которая проявлялась не только в быту, но и в государственных актах, выходивших в разные эпохи. Современное состояние живого караимского языка в Крыму критическое. Несколько лучше обстоят дела в Литве и Польше, где сохранению языка способствовало не прекращавшееся богослужение на нем. В некоторых караимских семьях в Литве и сейчас в какой-то степени сохраняется родной язык в быту.
Особенности языка содержат ценную информацию о происхождении караев, о последовательном вхождении их сначала в состав таких племенных союзов, как гуннский, булгаро-хазарский, узо-печенежский и только позже - в кыпчакско- половецкий союз с господствующим кыпчакским языком, основные черты которого караимы сохранили в современных диалектах. В реликтовом языке караев особенно много древних слов из области сельского хозяйства, пчеловодства, военного дела. В современных тюркских языках они нередко заменены словами из других языков. Не случайно на конгрессе в Стамбуле в 1934 г. было принято решение о включении в турецкий язык, вместо иноязычных, 330 караимских слов. О значении караимского языка для тюркологии свидетельствует и факт его преподавания в 1930-1931 гг. в Берлинском университете.
Караимы Крыма, Литвы и Галиции, несмотря на территориальную и государственную (в разные периоды) разобщенность, в течение веков были связаны кровно и духовно; помогали друг другу в критические периоды стихийных бедствий и войн. Литовские караимы, в отличие от крымских, никогда не представляли из себя значительной экономической силы. В свое время они специализировались, например, на огородничестве, особенно прославились необыкновенными сортами огурцов, например, широко известен сорт "Тракайский".
Число караимов в Литве, как и во всем мире, уменьшается. Историю этого народа не назовешь легкой. Однако главная причина уменьшения численности народа не в трагических страницах его истории (сейчас караимы нигде не испытывают никаких гонений), а скорее в его интенсивной ассимиляции. «Не будут ли, - пишет в упомянутой выше статье Дмитрий Матвеев, - вскоре о существовании народа и его религии напоминать лишь тюркоязычные вывески тракайских кафе с национальной караимской кухней да караимские молитвословы, продающиеся в кафе как часть местного колорита?»

Ответим на вопрос о судьбе этого народа словами «Караимской народной энциклопедии»:
«Будущее караимов зависит от того, смогут ли они рассказать и объяснить своим детям, кем были их предки, напомнить имена некоторых героев войн из их племени, рассказать о людях, прославившихся в прошлом и настоящем, а главное, объяснить их веру и этническое происхождение...». «Кысмэт болса» - «если судьбе будет угодно» любят добавлять мудрые караимские патриархи.

Подготовила Марина Кульчинская, на основе статьи Андрея Белоусова, «Зеркало недели», 30.01.-02.05.99.

КРЫМСКИЕ КАРАИМЫ
Дмитрий Щедровицкий

1

Я был в виноградной кенасе,
Средь гроздей и мраморных плит,
В том склепе великих династий,
Где сердце поет и болит:

Ликует о близости Божьей,
О зреющих золотом днях -
И плачет, что некому больше
Читать на священных камнях...

2

Не в степях ли Украины
Да в лесах Литвы
Сохранились караимы -
Древней веры львы?

Пишут свитки караимы,
Смотрят в синеву -
Сберегают Украину
И хранят Литву:

Иль уже не пишут свитки,
Алфавит забыт,
Лишь узор на плитах выткан -
Перечень обид?..

- Средь зыбей необоримых, -
Ветер отвечал, -
Лишь один у караимов
Дом, очаг, причал, -

Джуфт-Кале... К нему столетья
Были очень злы,
И гуляли, словно плети,
По хребту скалы...

- Но спасенье есть и ныне, -
Ветру я в ответ, -
Жив Господь на Украине,
Жив Господь в Литве!

Пусть о предках вспомнят внуки,
Пусть придет пора -
В их устах воскреснут звуки
"Берешит бара"!

И, как ливень, дух былого
Сердце оросит:
Оживляющего Слово -
Слово воскресит!

И народный дух, который
Теплится едва,
Разожгут священной Торы
Вечные слова!
_______________________________
http://www.countries.ru/?pid=1462

Танча

Гламур определил целую эпоху. Стал философией, властью над умами, медийным чудовищем. Но гламур не всегда был чудовищем. Или не всегда это чудовище было страшным. Оно было и прекрасным. Что же вызвало его к жизни?

Россия потребляет то, что сама когда-то выдумала и подарила миру. После Первой мировой войны Запад желал роскоши и красоты, и так уж случилось в результате мировых катаклизмов, что олицетворяли его русские аристократки, вышвырнутые из России и вынужденные зарабатывать чем попало. В частности, работой «манекенами». О чем говорить, если русские аристократки работали даже на выскочку из Оверни, содержанку и даму полусвета Шанель. И она платила им копейки, а идеи беззастенчиво присваивала.
Обедневшие и распродавшие фамильные жемчуга, привезенные на Запад в коробках из-под пудр, русские красавицы привнесли не только свое умение носить одежды, но сам тип моделей: изголодавшиеся аристократки, белая кость, все равно смотрели с подиумов надменно и высокомерно. И именно этот взгляд был взят на вооружение: надменный, холодный и невидящий. С тех пор все модели стали смотреть с подиумов так. Именно в этом и заключался шик: аристократки, разрешающей себя разглядывать. Но остающейся недоступной. И непокоренной.
Так родилась химера. Существо с русским высокомерием в глазах и буржуазным вкусом, ну и туго набитым кошельком. Общество потребления помогло - бесконечно тиражируемые товары нужно было продавать, и тогда они превратились в объекты желания, а женщины, их рекламирующие, в холодных див. Контраст и помог этому маркетинговому ходу. Холод красоты и жажда потребления срослись в единое, местами окрыленное, а местами страшноватое существо. С этой теорией мы пришли к известному историку моды Александру Васильеву и попросили рассказать об истории вопроса.
Александр Александрович, вот все-таки где родина гламура? Голливуд, США, Европа?

Не Запад, а Россия может считать себя родиной гламура. На Западе возникло лишь некое смутное желание чего-то роскошного, блистательно- го и в одежде, и в самом образе жизни. Неизвестно, в какие формы облеклось бы это желание, если бы не было России. Не было Петербурга, столицы самой гламурной империи мира. Поскольку ее двор был самым прекрасным и богатым в мире, с его роскошью никакой другой сравниться не мог. Образцом русского гламура являются и архитектура Петербурга, и Зимний дворец с его мебелью и коллекцией картин, фамильными драгоценностями Романовых, изделия Фаберже, русские меха, шампанское «Абрау-Дюрсо», русская икра, русские красавицы и широта русского характера.
И никогда не надо забывать, что женщины, стоявшие у власти в царской России, были красавицами. Некоторые из них были полными, как в XVIII веке, например Анна Иоанновна, Елизавета Петровна и Екатерина Великая, но в XIX столетии толстушки перестали быть такими популярными, как в эпоху рококо, когда кушали больше. И три наши последние императрицы были писаными красавицами и очень гламурными женщинами, как и великие княжны, как и многие русские аристократки.
Большевистская эпоха не выдвинула ни одного образа элегантной женщины. Надя Крупская была жуткой уродиной с базедовой болезнью и глазами навыкате, которую в большевистском подполье называли «рыбой». Коллонтай, распущенная женщина, не была красавицей вовсе, хотя ее временами пытались идеализировать.
Если говорить о русском искусстве, то славянская красота, наделенная определенным эстетическим каноном, подарила нам много красавиц, хотя не всех можно назвать гламурными.
Гламурные женщины - те, которые обладают небывалым шиком. Слово «гламур» произошло от латинского слова «грамматика» (знание), которое затем пришло в английский язык как glamour (колдовство, способность к черной магии). В обиход моды оно пришло из Голливуда, когда появились гламурные актрисы в немом кино, которые околдовывали своим шиком и элегантностью. Так вот, свойством производить эффект обладают далеко не все женщины и не все красавицы. Красавица может быть холодная, страстная, маленькая, любого роста и любой нации. Гламур не имеет возрастных границ: я знал гламурных старух и детей, собак и интерьеры. Русская живопись подарила нам много гламурных образов: например, «Неизвестная» Крамского -женщина, приковывающая к себе внимание. К тому же типу можно отнести дам с полотен художников «Мира искусства» - Сомова и Головина.
Если говорить о кино, то самый яркий образ русского гламура - Вера Холодная, но через запятую я бы поставил и Лидию Рындину. Из балетных - Анна Павлова и Тамара Карсавина. Таинственной судьбой обладала и Спесивцева, хотя, возможно, у нее не хватало внешних данных. Ахматова в отличие от Цветаевой, безусловно, в 10-20-е годы была олицетворением гламура, но, если вы помните, уже в 40-е она сильно располнела. Концентрация гламура наблюдалась в русской эмиграции, к примеру, великие княжны, работавшие манекенщицами, как Ирина Юсупова, и модельерами, как великая княгиня Мария Павловна, кузина императора Николая II, основавшая парижский дом «Китмир». Дом делал вышивки для дома Шанель, и отбоя от покупательниц не было - иногда великая княгиня даже пряталась в шкафу у Шанель от жаждущих русской вышивки клиенток - а, кстати, в «Китмире» работали почти исключительно русские, великая княгиня набирала работниц из соотечественниц, следуя своим патриотическим соображениям.Ирина Юсупова, обладательница неподражаемой красоты, внучка Александра III, была той самой приманкой, на которую ее муж, Феликс Юсупов, вместе с другими заговорщиками поймал Григория Распутина. В Париже Ирина и Феликс основали модный дом «Ирфе», где высокая и стройная Ирина, как писали, «чистокровная Романова», с «лицом без возраста, напоминавшим камею», она фотографировалась у многих знаменитых фотографов того времени, в платьях дома «Ирфе», выступала живой рекламой своему предприятию. И в возрасте Ирина Юсупова, обладательница тонкокостного аристократического лица, выглядела поразительно.
Воплощением гламура была и леди Абди, урожденная Ге, рисунки оригинальных туалетов которой часто помещались в Vogue. В 20-е она, как и многие русские аристократы, терпела нужду и пошла работать манекеном в дом «Калло», где ее нашел будущий муж - баронет Абди. Благодаря его баснословному богатству леди Абди смогла продемонстрировать Парижу свой невероятный вкус и оригинальность: Vogue писал, что она одевается «по сугубо личному фасону». Статная блондинка с голубыми глазами, леди Абди могла позволить себе идти наперекор моде, носить в 1925 году прямой пробор, когда мода требовала челок, маленькие шляпки без полей, открытые платья, русские жакеты, драпироваться в шали из золотой парчи. Особую славу принесли ей драгоценности - изумрудная парюра и огромный бриллиант-солитер от Chaumet, который она носила как кулон. Свою красоту леди Абди сохранила, между прочим, до 95 лет: могу лично это засвидетельствовать. События ее жизни во многом фееричны: она решилась на поездку в Советскую Россию, что было невероятным шагом, и вернулась живой оттуда, была замужем за итальянцем из правительства Муссолини и была арестована за шпионаж, жила в США и Мексике.
Из-за внешнего сходства ее часто путали с Гретой Гарбо. Ее снимали лучшие фотографы - Георгий Гойнинген-Гюне, Ман Рей и Сесиль Битон. Ее близкой подругой была Мися Серт, которая и познакомила Ию Абди с Шанель, покровительствовавшей русским (ей льстило, что у нее, провинциалочки из Оверни, работают русские аристократки). И сумочки-мешочки, которые Ия Абди начала шить после развода с эксцентричным баронетом, поступив на работу в дом Шанель, Коко немедленно скопировала и уже выпускала под собственной маркой. Так русские идеи пополняли фонд парижской моды. Одной из самых гламурных фигур изгнания была Наталья Палей, дочь великого князя Павла Александровича и его морганатической супруги Ольги Карнович. Стройная Натали с лицом, таившим загадку, могла найти завидную партию среди русских аристократов, но выбрала мир моды и вышла замуж за парижского кутюрье Люсьена Лелонга, манекенщицей у которого и работала. Но сама она предпочитала обществу тщеславного мужа своих богемных друзей -у нее были бурные, но больше платонические романы с Кокто и Лифарем: «настоящие» мужчины ее отталкивали, она видела в них угрозу своей красоте и предпочитала обожание, поэзию чувств. Она была актрисой, снималась с Кэтрин Хепберн и Кэри Грантом, но особой глубиной ее роли не отличались. Было много гламурных фигур: это и княжна Ксения Щербатова, и певица Людмила Лопато, и княжна Мэри Эристова, урожденная Шервашидзе (также работавшая у Шанель), и Валентина Санина, создательница дома «Валентина», в которую безумно был влюблен Вертинский. Санина, обладательница огромных голубых глаз и, как пишет Вертинский, раскосых скул и изогнутого, немного иронического рта, была очень похожа на Грету Гарбо. Они были подругами и, чтобы подчеркнуть это сходство, даже появлялись на светских раутах в одинаковых платьях.

Однако муж Саниной, Джордж Шлей, ушел к Грете Гарбо , и подруга превратилась в соперницу и врага. А Санина сама носила свои элегантные наряды и ввела в моду 40-х такие элементы, как сетки и драпировки, прикрывавшие шею, а также балетные плоские туфли на завязках. Ее платья пользовались успехом у звезд Бродвея и Ист-Энда.
Итак, наши аристократки унесли во Францию весь свой шик. А что же осталось в нашей бедной России, расставшейся с лучшими? Гламурные фигуры как-то формировались?
Дело в том, что советская власть не способствовала гламуризации. Киноактрисы, среди них Вера Малиновская и Анна Стен, сделавшая карьеру в Голливуде 30-х годов, были женщинами породистой красоты и шика. Любовь Орлову я могу назвать женщиной захватывающей и элегантной, но все же она была калькой с голливудского гламура, и изюминки, свойственной только России, в ней не было. Она часто играла иностранок - в «Цирке», во «Встрече на Эльбе». Ей это подходило, ее муж Александров часто бывал в Голливуде и хотел перенести сюда эти образы. А вот эмигрировавшая от нас в Америку Ольга Бакланова, актриса Художественного театра, которая стала голливудской звездой, несла национальный колорит и именно из-за этого прославилась. Выражался он в том числе и в манере одеваться: Бакланова носила жемчуга, меха - то, что не носила Любовь Петровна Орлова, поскольку образ советской женщины все эти изыски не позволял. Бакланова, кстати, довольно часто выступала в небывалых роскошных кокошниках, составивших особую эмигрантскую традицию русского костюма. Советские звезды - Лидия Смирнова, Валентина Серова, Людмила Целиковская, Янина Жеймо - создавали гламур с помощью подведенных бровей, рюшек и кудряшек. Они были пикантными образами, но не очаровывали волшебной красотой.
И все-таки Россия продолжала оставаться носительницей того гламурного начала, которое в сочетании и породило эту химеру?
Гламур вернулся к нам в образе Майи Плисецкой: не случайно Vogue опубликовал в 60-х фотосессию Ричарда Аведона с ней. Непривычно было видеть в русской актрисе столько магического: создать эффект позволяла ее фигура, шея, нестандартная внешность. Она была очень современна: напоминала - профилем, шеей - картины Пикассо. Я бы сравнил ее с такой гламурной актрисой, как Ава Гарднер. Когда ее стал одевать Пьер Карден, она сильно приподнялась над общим уровнем. Помню меховую шубу, которую ей подарила Надя Леже. И какой она производила эффект длиной макси, когда все еще носили мини! В нашей судьбе на политической арене XX века у нас так и не получилось ни одного гламурного образа...
А Фурцева?

Абсолютно нет, чиновница с благообразным лицом. Могу вам сказать, у нас всегда дома была ее фотография - отец дружил с ней, она была женщиной по-своему доброй, но своенравной, пыталась играть роль матери, и только. Первые леди СССР никогда не блистали. В сталинский период мы их просто не видели, поскольку самые известные из них, к примеру, Полина Жемчужина, попали в лагерь вместо обложки модного журнала. Я нахожу довольно гламурными Тамару Макарову, Ирину Скобцеву и Наталью Фатееву. В 60-е я не могу назвать никого, кроме Эдиты Пьехи, Ларисы Мондрус, Анастасии Вертинской и Виктории Федоровой. И удивительная вещь - Людмила Гурченко, которая не была гламурной в молодости, а скорее простушкой, девушкой с говором, почти фабричным подростком, сегодня стала образом русского гламура. Да, я считаю ее гламурным символом, и именно потому, что она пережила пластическую операцию, носит парики, одевается в выдуманную ею самой одежду. Она держит линию 1880-х годов: утянутая талия, всегда пышные рукава жиго, закрытые декольте и шейка (по понятным причинам), костюмы, в которых соединяется много тканей - Людмила Марковна любит, чтобы бархат соединялся с цветочной набивкой мотивом или гладкой тканью и был снабжен пуговицами. И ей нравятся шубки, где рукава сделаны из другой ткани или меха. Она выросла во время войны в оккупированном Харькове, и ее чувство гламура формировалось под действием немецкого кино: именно поэтому она и стала музыкальной актрисой - ей хотелось подражать Марике Рекк и Саре Леандер.
Но русский ли это стиль? То есть мы воспроизводим и воспроизводим гламурную красоту как наше родное, национальное свойство?
В интерпретации это и есть наше русское. Ведь каждая русская женщина комплексует и хочет выглядеть как парижанка, пусть парижанки так не выглядят, а одеваются достаточно просто. Только наши хотят выглядеть лучше и богаче других. Русских всегда видно за версту в Париже: они носят каблуки, у них голый животик, чего никто не позволяет себе в Париже, они носят длинную соболью шубу, как путаны на улице Сен-Дени, у них все фирменное - от Dior, Louis Vuitton, Hermes. Они привлекают внимание своими светлыми волосами, голубыми глазами, ростом, красивым лицом.
А сейчас мы все же можем сопоставить - по стилю и элегантности - с теми надменными, недосягаемыми звездами, русскими аристократками в изгнании?

Сейчас господствуют старлетки, если говорить об известных актрисах, а это так называемые звездочки, вспыхивающие феномены, которые сделали пару фильмов. Звезды же - это те, кто остается в памяти поколений. Мы не можем путать Млечный путь и Полярную звезду. Сейчас есть такое выражение - гламуриться. Вот многие этим и занимаются. А вообще, чтобы считаться гламурной, нужно элементарные признаки института благородных девиц, хотя бы номинальные, соблюдать. Это одновременно и воспитанность, и врожденные свойства.
Но, позвольте, какие институты? Это либо надо было до революции родиться, либо уже после распада Советского Союза, чтобы в каких-то несоветских школах учиться... Планку какую-то шибко высокую ставите!
Я вам больше скажу: чтобы самой гламурной быть, надо чтобы у вас бабушка была гламурная! А мы бабушек гламурных постреляли. А еще к бабушке требовался и дедушка. Мы бы хотели быть гламурной страной. По покупательной способности мы стали очень привлекательными: все фирмы Запада рвутся к нам. Все хотят продать здесь свои бриллианты, часы, сумочки и меха. Они знают, что, поскольку у нас есть много от скифов, то мы тянемся к мишуре, позолоте, маркам, скрывая отсутствие вкуса. Ведь умение купить вещь Chanel говорит не о вкусе, а о финансовых возможностях. Мы часто прикрываемся марками - это Диор утверждал, извините, это не я так придумал.
Хорошо, а можно вообще без этих брендов обойтись: можно ли быть небогатой, но гламурной?
Довольно гламурным персонажем была Лиля Брик, хотя она не была богатой. Ее шали, крупные украшения, ее брови, нарисованные посередине, - я нахожу, что в ней было много от гламурной старухи. Татьяна Яковлева, одна из последних любовей Маяковского и племянница известного художника, была потрясающе гламурной: я знал ее в старости, она была женой Александра Либермана, художественного редактора Vogue, и 28 лет заведовала шляпным делом в Нью-Йорке. Ее клиентками были Марлен Дитрих и Эдит Пиаф. Вообще мечта о русском гламуре (здесь я хочу себя похвалить!) родилась после выхода моей книги «Красота в изгнании» в издательстве «Слово/Slovo». До этого мы об этом не думали и не знали ни этих лиц, ни в чем русский гламур может выражаться. И я рад, что стал крестным отцом этого понятия, и рад, что русская элегантность становится предметом изучения, и что книга моя выдержала шесть переизданий: и ее все время нет, а ее хотят. А это учебник по истории русской моды. А как должна выглядеть русская красавица? Что у нее за удивительные черты? Должна ли она ходить с голым животом и бриллиантом в пупке?
Но сейчас нет того единого русского стиля, о котором вы пишете в книге. Когда в Париже наши меха, кружева, кустарные вышивки влияли на моду, не говоря уже о той культурной дягилевской экспансии, когда был импортирован целый стиль?

Вы заметили это? Мы сами убили все национальное - от костюма до обычаев. Сейчас мы потихоньку возрождаем кухню: как много теперь в Москве ресторанов с купеческой, боярской и прочей исконно русской кухней. Но главное - мы не пытаемся возродить генофонд! А для этого мы должны привлечь потомков первой эмиграции, создать специальный институт по искусственному оплодотворению и дать женщинам право родить не от слесаря-алкоголика, а от Шереметева или Голицына. 65 процентов населения в городах и 75 - в деревне. Мы живем в бабьем царстве! Войны и алкоголь, пущенный в вольную продажу в государстве, склонном к питию, извели мужика. А если мы пополним генофонд, будут рождаться дети с красивыми лицами и врожденным гламуром. И вот напоследок: гламуру можно научиться.
Но нужны хорошие педагоги, знающие дело. В Париже немало осталось гламурных женщин, которые застали ту эпоху, работали в индустрии моды, прожили жизнь в свете. Но их не зовут в Россию - издавать книги, делиться воспоминаниями. У нас есть ощущение, что мы сами с усами: сейчас сядут в кружок Рената Литвинова, Ксюша Собчак и Настя Волочкова и расскажут, как нам надо себя вести в светском обществе. К сожалению, они не смогут нас ничему научить. Пока обрублены корни и нет знания об утраченном и блистательной истории русского гламура.

Как стать гламурной:
инструкция Александра Васильева

Гламурная женщина не может обладать
писклявым голосом -у нее всегда низкий,
обволакивающий тембр.
Гламурная женщина должна научиться
сидеть ногу за ногу, как никто.
Гламурная женщина, как правило, курит
Гламурная женщина редко бывает
блондинкой. (Монро не была гламурной,
и Дитрих не была особенной блондинкой,
разве что Грета Гарбо.
Не надо впадать в подражания и делать
себе волосы гофре: волна не решает
дела - тысячи женщин носили такие
штуки и вертели в пальцах мундштук,
но не стали гламурными).
Гламурная женщина умеет сдержать себя, сказать «нет», уйти.
Она несет загадку, тайну.
Источник журнал STORY, Саша Денисова

Великий исход

В 1914 году в Сорбонне учились 1600 русских студентов - больше, чем всех прочих иностранцев, вместе взятых, а русская община в этой стране составляла 35 тысяч человек, вдвое против остальной Европы. Так что уже в начале века Париж слыл "самым русским" городом из всех западных столиц. В политике тоже воцарилось сердечное согласие. С тех пор как Александр III при подъеме флага на французском крейсере в Кронштадте, стоя во фрунт, с непокрытой головой выслушал запрещенную в России "Марсельезу", а французские офицеры при ответном визите русской эскадры в Тулон так же дисциплинированно выстояли "Боже, царя храни", возродился франко-русский союз, к которому вскоре присоединилась и Англия. Антанта родилась в противовес Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии.

Как вдруг завизжала пила войны, загрохотали революционные барабаны в России, сломался мировой порядок. Всего на секунду задержимся на этом моменте истории. Поскольку почти одновременно во многих странах после войны были проведены переписи населения, известно, что дореволюционная российская эмиграция достигала уже 8 миллионов 853 тысячи человек. Эта статистика учитывала все русские меньшинства в "отколовшихся" от России краях и странах (Польша, Финляндия, прибалтийские страны, даже 200 тысяч душ в полосе отчуждения КВЖД), причем добрую половину ее составляла так называемая трудовая эмиграция, тонкой струйкой вытекавшая из России в течение века. Драмы еще не было.

Драма разразилась, когда в Екатеринбурге была расстреляна царская семья, и закончилась в Крыму, откуда осенью 1920 года последние 125 кораблей императорского флота взяли на свои борты все, что оставалось от "белой России". Потерявший родину народ приплыл сначала в Турцию, где ему были настолько не рады, что верховный комиссар Лиги Наций по делам военных знаменитый полярник Фритьоф Нансен вынужден был от имени турецкого правительства потребовать от них покинуть страну. Пришлось ехать "дальше". Постепенно утрясались квоты: эмигранты охотно отправлялись в славянские страны, в Германию, Францию. До 1924 года, когда Франция и другие великие державы признали Советский Союз, за старыми русскими посольствами и консульствами сохранялись все юридические права, только называться они стали "офисами".

Сколько русских в те годы осело во Франции? По сведениям Нансеновского комитета - 400 тысяч, но существуют и другие источники, удваивающие это число. А вся послереволюционная эмиграция из России, по статистике Лиги Наций, составила 1160 000 человек, хотя и тут есть разночтения. Ленин на Х съезде РКП(б) в 1921 году заявил, что гражданская война выгнала из страны два миллиона эмигрантов. Как негласный предводитель белой эмиграции, педантично собиравший о ней все сведения, писатель Иван Бунин пришел к выводу, что их было не меньше трех миллионов. Но во всех трех случаях это - печальный мировой рекорд. Вместе со "старой эмиграцией" население зарубежной России составило 10-11 миллионов человек. Центром этой зарубежной России вплоть до следующей мировой войны был, несомненно, Париж, где творили выдающиеся ученые, писатели, живописцы, хореографы, которых так надолго потеряла наша страна и которые теперь возвращаются на родину, увы, через кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

Поэты в эмиграции

Попав с тяжелым ранением в плен, образованный парижский таксист Яков Горбов (он окончил во Франции два инженерных вуза) даже в концлагере не расстался с романом "Изольда" своей соотечественницы Ирины Одоевцевой. Пуля поранила и книгу, которую он всегда носил на груди, так же, как стихи ее носил в голове: "Вьется вихрем вдохновенье По груди моей и по рукам, По лицу, по волосам, По цветущим рифмами строкам. Я исчезла. Я - стихотворенье, Посвященное Вам" (1922 год). Бывший русский офицер, бывший вольнонаемный французской армии, вернувшись в Париж и сев опять за баранку такси, теперь уже, поджидая пассажиров, не чужое перечитывал, а сочинял сам. Один за другим увидели свет три его романа, написанные на французском языке. Один из них, "Осужденные", не добрал всего одного голоса до Гонкуровской премии 1954 года и, как в таких случаях водится, получил соединенную премию четырех литературных жюри - "катр при". Уже и Ирина Одоевцева приметила имя, читала "модные романы" г-на Горбова, не зная, как глубоко, глубже пули, проникает своими стихотворениями в его сердце: "В чужой стране, В чужой семье, В чужом автомобилеЙ При чем тут я?" (1958 год). Жизнь отложила на позднюю осень встречу этих людей.

Сначала ведь надо было каждому прожить свою отдельную жизнь.

Два поэта, Ирина Одоевцева и Георгий Иванов, поженившись в Петербурге в 1921 году, через год уехали за границу. Когда пришел час возвращаться домой, из России хлынул "великий исход" - плыть против течения не оказалось ни возможности, ни сил. А когда в Европе затихло и опять устоялось, когда "проедены были четыре шубы и осталась только одна, у которой на груди вылез мех", так что поэтессе приходилось прикрывать это место огромной муфтой, когда оба перешагнули через пятидесятилетний рубеж и дальше жить предстояло уже только на тощие гонорары сильно поредевших русских издательств, вот тогда и пришло неминуемое: знаменитая поэтическая пара оказалась в русском приютеЙ для престарелых. Там, в богадельне на юге Франции, и скончался Георгий Иванов, которого успели оценить как самого значительного поэта русского зарубежья:

По улицам рассеянно мы бродим,
На женщин смотрим
и в кафе сидим,
Но настоящих слов мы не находим,
А приблизительных
мы больше не хотим

- К сожалению, мы оба слишком поздно догадались, что юг был вреден для него, - сказала мне Ирина Владимировна еще там, в Париже. - Короче, в 1958 году я стала "вдовой поэта". Перед смертью Георгий Иванов написал два завещания: с одним он обращался к эмиграции, с другим - к правительству Советской России.

- Об этом нет ни слова в ваших мемуарах! Ни в "На берегах Невы", ни в "На берегах Сены"!

- Так и мемуары мои еще не дописаны, - возразила Ирина Владимировна, - я ведь еще обдумываю третью их часть, а название давно придумала - "На берегах Леты". Что же касается завещаний Георгия Иванова, то их я порвала. В том и другом он просил позаботиться обо мне. Он знал, как я мечтала вернуться в Россию, и писал, что это по его вине я не смогла уехать, но что я "никогда не имела антисоветских взглядов" и "всегда была на стороне народа" - прямо вот такими фразами.

- Да зачем же было рвать, Ирина Владимировна, ну лежали бы и долежали бы!

- Ну, может, сгоряча. Тут горе такое: его нет, а я буду с его бумагами устраивать свою жизнь. Смешно. После смерти Георгия Иванова я поселилась в очередной русской богадельне, но на этот раз под Парижем, в Ганьи. Тут образовалось целое литературное поселение: поэты Виктор Мамченко, Юрий Терапиано, Аглая Шиманская, Николай Евсеев, ну и я. Так бы там и жила, если бы не встреча с Яковом Николаевичем. Я тянула его в наш поэтический приют, но он настоял на моем переезде сюда, на улицу Касабланка.

Несколько месяцев я изо дня в день приходил на улицу Касабланка разбирать архивы, вернее, то, что от них еще оставалось, вытаскивая изо всех углов папки, связки, листки и складывая их в три стопки - "Георгий Иванов", "Ирина Одоевцева", "Яков Горбов". Первая получалась совсем тощенькая: слишком много визитеров уходили из этого дома с бесценными рукописями, особенно с тех пор как Ирина Владимировна слегла (у нее была сломана и больше не срасталась шейка бедра). Вторая папка в результате моих пыльных рейдов по углам, шкафам, антресолям мало-помалу росла. Третья оказалась выше всех, но лишь потому что наследство Горбова долго охраняла его сестра, пока не умерла и она. Рукописей горбовских, впрочем, было раз-два и обчелся, в основном дневники да письма на тонкой, почти папиросной бумаге, скрутившиеся так, что их приходилось неделями выдерживать под холодным утюгом. Все они начинались одинаково: "Дорогая моя Верочка!"

- Вера, его жена, после войны уже почти не покидала свой резиданс... то есть дачу свою под Лионом. Ну что теперь таить, ведь жизнь наша уже прошла: конечно, причиной ее полной безвыездности была не только болезнь. Вере очень близок стал человек, живший по соседству. И когда однажды он угорел до смерти, тут она уже совсем потеряла рассудок, пришлось ее везти в Париж и помещать в психлечебницу. Полдня Горбов проводил в больнице и полдня - в своем журнале. Именно там, в "Возрождении", куда я пришла по каким-то литературным делам, и свела нас судьба...

Цари в зарубежье

У "русского Парижа" был прецедент столетней давности, и только в сравнении с ним нам представится все значение той культурной работы, которую выполнила русская эмиграция, надолго вжившись в чужую среду. Сначала Наполеон Бонапарт привел свое войско под Москву и долго ждал на Поклонной горе, когда же знатные горожане поднесут ему ключи. Так и не дождавшись, вступил в город в зареве пожаров, чужой, непрошенный, ненавистный. Не оттого ли "шваль" стало самым народным словечком, которое вместе с французским нашествием вошло в наш язык, - так много павших лошадей валялось на мостовых сгоревшей Москвы?

Через год уже русский царь Александр I вместе со своим войском стоял под Парижем, но не только не принял депутацию с ключами, а решительно отменил "оскорбительный обряд". Ведь он явился не побеждать Францию, а освободить ее от тирана. И город, боявшийся расправ и мести, устроил своему освободителю невиданный триумф. Два месяца он купался в лучах славы и почестей, выезжая без охраны, блистая на балах и в театрах. Все любовались царем: до чего статен, образован и как демократичен! В прессе вспомнили даже Анну Ярославну, пережившую своего мужа Генриха I и ставшую регентшей при малолетнем сыне Филиппе: "Вот бы Франции опять русского наследника!"

Как заметил эмигрантский историк Н. Ульянов, в Париже "блистал один царь, армия же, претерпевшая столько лишений и вознесшая его на небывалую высоту, поставлена была в самое унизительное положение". Ее заперли в казармах и посадили на голодный паек. "Государь был пристрастен к французам, - свидетельствует Н. Н Муравьев, участник кампании, - и до такой степени, что приказал парижской национальной гвардии брать наших солдат под арест, когда их на улице встречали, отчего произошло много драк". Не оттого ли самым популярным в результате первого русского нашествия на Париж стало словечко "бистро"? Однако куда же они так спешили, наши казаки и солдаты, ведь, кроме казарм, торопиться больше было некуда?

Государь уехал. И ахнул дома русский народ - он не почтил своим присутствием ни годовщину сражения на поле Бородино, ни одну из панихид по убиенным. В январе 1815 года во время Венского конгресса, четыре победителя принялись делить Европу. Царь и представить себе не мог, что три его собеседника, Меттерних, Талейран и Кестльри, уже договорились образовать антирусский союз Австрии, Франции и Англии и совместно выставить 450-тысячную армию против России. Осталось только выбрать время для начала кампании. Всем трем монархам отправлены сверхсекретные депеши.

Но одна из них вернулась в Вену - на имя русского царя. В марте 1815 года Наполеон Бонапарт бежал с Эльбы, его с триумфом встретила Франция, старые полки собрались под старые знамена. Народ парижский, который совсем недавно восторженно лобызал стремена Александра, опять лобызал бонапартовы. "Странная судьба Франции - быть великой в болезни и пошлой в здоровье, быть великой в день переворота и ничтожной на другой деньЙ" - писал Александр Герцен, наблюдавший ту же галльскую переменчивость через тридцать лет. Людовик ХVIII бежал из Парижа с такой прытью, что забыл тайный договор трех дипломатий у себя на столе в Тюильри. Его-то Наполеон и отправил в Вену царю.

Александру не пришлось даже звать своих двуличных друзей, все трое уже топтались на ковре в его приемной: опять нужны русские штыки! Когда император показал полученный из Парижа документ, троица лишилась дара речи.

- Меттерних, - сказал Александр, - пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Теперь нам предстоят другие дела. Наполеон возвратился и теперь наш союз должен быть крепче, чем когда-либо.

И с этими словами швырнул тайный договор в огонь.

Париж и второй раз оказал своему освободителю почести, но триумф был холодный, без сердца. Армию опять заперли в казармы, солдат секли розгами, офицеров сажали на английские гауптвахты.

Только в 1812 году в горящей, непокорной Москве Наполеон начал догадываться, с каким честолюбцем он имеет дело. И только после Березины, узнав, что именно Александр настаивает всей Европой идти на Париж, гениальному стратегу стало ясно, как же поздно он распознал своего главного, смертельного врага, который, ни разу его не победив, перехитрил его по всем статьям. Наполеон нес народам войну - Александр обещал им мир. Наполеон похитил у растоптанной им революции лозунг "Свобода, Равенство, Братство", повсюду оставляя гарнизоны для их поддержания, - Александр же просто раздавал конституции: Польше, Финляндии, Ионическим островам. И даже французам была дарована царская "Хартия"! Наш царь изо всех сил стремился понравиться чужим народам, но к своему народу был равнодушен и глух.

Поражение потерпели оба: уже до конца столетия в Европе сломалась франко-русская ось, подтолкнув ее к мировым войнам и революциям, которые изгнали миллионы людей из потревоженных ими стран.

Перечитайте или припомните, что писали французы о русских и русские о французах в течение всего ХIХ века: даже если есть интерес друг к другу, любви, взаимности нет. Как Герцен в своих "Письмах" увидел Францию "великой в болезни и пошлой в здоровье", примерно так же и маркиз де Кюстин увидел "Россию в 1839": от Николая I до Брежнева эта злая книга пролежала у нас под цензурным запретом. Косолапые, дремучие, безвольные перед властью - такими нас видели приезжие авторы. Русский литератор не оставался в долгу: "буржуа", "мещане", "французик из Бордо"!

Именно русская эмиграция исправила этот перекос. В литературе, может быть, ярче всего. Но, конечно, не только в ней.

Поэты и цари в домашнем интерьере

Опять пришли "окаянные годы"! Но теперь не дома - теперь "там".

"Я держусь мнения, что войны не будет. Но вчера и у меня было тяжелое настроение. Вечером голос Хитлера лаял из многих оконЙ" (Борис Зайцев - Ивану Бунину, октябрь 1938 года).

"К концу войны в Германии останутся только мальчишки и старики. Полное сумасшествие! Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Америкой, Бразилией, Норвегией, Францией, Данией, Польшей, Чехией, Австрией, Сербией, Албанией, Россией, Китаем, - 16 стран, из которых все, не считая евреев, ненавидят Германию и будут ненавидеть небывалой ненавистью чуть не столетие" (Иван Бунин, сентябрь 1942 г.)

Строго говоря, именно война, еще даже до того как она разразилась, и провела грань между "берлинской" и "парижской" русскими эмиграциями. Но после войны постепенно стал угасать и русский Париж - война подтолкнула его к переселению за океан.

Но еще живы были "последние из могикан", когда на берегах Сены появились представители "второй" (перемещенные лица после войны) и даже "третьей" ("диссидентской") литературной волны. Не без изумления взирали старейшины на неведомую молодежь, которая по большей части сама покидала родину.

Финальную точку в этом споре поставила лишь перестройка.

Началось с "перемещения прахов". Однажды меня пригласили в посольство СССР и сказали: вам оказана честь простоять ночь в почетном карауле у праха Шаляпина и потом сопровождать его в аэропорт.

Простоял всю ночь. Федор Шаляпин, накрытый красным советским флагом, вернулся на родину.

Потом хотели "откопать" Александра Герцена в Ницце, но с родственниками договориться не удалось. Оставили так.

Вот бы еще Бунина "взять", Нобелевского лауреата русской зарубежной литературы! Но, кажется, родственников не нашли.

Потом пронеслась печальная весть: умирает Андрей Тарковский. День и ночь у его изголовья дежурил консульский работник с уже напечатанным прошением о возвращении на родину - жена уверяла, что он обязательно подпишет, только бы улучить момент, когда он придет в себя. Не пришел. Не подписал. Остался там.

И снова приглашение в посольство: а может, Ирина Владимировна Одоевцева? Ведь вы с ней дружны? Поймите: очень нужно поддержать перестройку, лично Михаила Сергеевича поддержать.

Все то же самое: историю делают личности, но что их политика без участия масс! Такое возможно было разве что во времена Наполеона и Александра.

Архивы Одоевцевой, Иванова, Горбова были уже разобраны, разглажены, примяты, готовы в путь. Но как же она сама - со сломанной ногой, в инвалидной коляске, в такую даль, почти в девяносто лет? Снова крутился диктофон, снова она диктовала свою третью часть, "На берегах Леты", из которой я беру сейчас только то, что ее же и касается. Когда скончалась жена Горбова, Ирина Владимировна по настойчивой просьбе Якова Николаевича сделалась Mme Gorboff - как на двери на улице Касабланка. Жизнь, наконец, устроила эту встречу. Увы, ненадолго: четыре года спустя "вдова поэта" стала еще и "вдовой писателя".

На диктофонной кассете сохранился и заключительный наш разговор. Я оставлял место работы в Париже и возвращался в Москву. Обещал: первым же делом поеду в Ленинград (да, еще был Ленинград) и все постараюсь устроить там, на месте. Если она решится.

Одоевцева позвонила мне поздно ночью и ответила стихами: "И во сне и наяву с восхищением живу, собираясь вернуться домой". Я записал дату этой последней вариации ее стихотворения - февраль 1987-го. Первоначальный вариант, написанный четвертью века раньше, звучал так: "Я все та же, что была: и во сне и наяву с восхищением живу".

Она была первая но, увы, уже последняя из той великой эмигрантской волны.

Александр САБОВ, политический обозреватель "Российской газеты". Париж - Москва.

Русская эмиграция оказалась весьма жизнестойкой. У нас до сих пор где-то в подкорке сидит вдолбленное советской пропагандой представление о русском дворянстве и аристократии как о людях ни к чему не годных, белоручках, не способных жить собственным трудом. В эмигрантской литературе и мемуарах редко встретишь сетования по поводу потерянных капиталов, поместий и прочего имущества. Скорбели по потерянной Родине, а не по вещам и деньгам. Русские дворяне на Западе брались за любую работу и не считали, что это ущемляет их достоинство. Князья и графы не видели ничего зазорного в том, чтобы доить коров, пахать землю или крутить баранку такси. Они довольно быстро приспосабливались к новым условиям, перенимали законы и обычаи того общества, в котором им предстояло жить, и добивались если не успеха, то по крайней мере определенной стабильности.

РУССКИЙ ПАРИЖ

При всей разнородности послереволюционной эмиграции, имущественных и сословных различиях эти люди составляли общность, которую объединяли язык, православная вера и культура. О достижениях наших соотечественников в самом крупном центре русской эмиграции Париже говорит хотя бы то, что к 30-м годам там открылось более тридцати православных храмов (до послереволюционной эмиграции в столице Франции стоял всего один собор, построенный в царствование императора Александра II). В городе было семь русских высших учебных заведений, среди которых Русский коммерческий институт, Русский высший технический институт, Православный богословский институт на Сергиевском подворье, Русская консерватория имени С. В. Рахманинова. С наступлением 20-х и до второй мировой войны в Париже выходили две большие ежедневные газеты - "Последние новости" и "Возрождение", ничем не уступавшие французской столичной прессе. Их тиражи доходили до 40 тыс. экземпляров. Те выходцы из России, которым удалось вывезти крупные капиталы, открывали роскошные рестораны, банки, оптовые фирмы, выступали в роли посредников в торговле с Советской Россией. Однако самых серьезных успехов эмигранты достигли в сфере моды и модельного бизнеса.

Мир западноевропейской моды не мог оставить без внимания такое историческое событие, как русская социалистическая революция. Но реакция была своеобразной. Модницы почему-то не пожелали рядиться в матросские бушлаты, буденовки и рабочие спецовки. Этим символам нового времени ретроградки предпочли русские кокошники, кички, косоворотки и меховые отделки накидок к вечерним платьям, делавшие туалеты похожими на боярскую одежду. Впрочем, интерес к нашей традиционной одежде возник еще до революции, после того как коллекция старинного русского костюма из собрания М. Л. Шабельской была показана в Париже, Брюсселе и Чикаго.

Тяга к российской экзотике была столь велика, что в начале 20-х годов ведущие парижские дома "Шанель", "Люсиль", "Поль Пуаре" и "Агнес" создавали целые коллекции "а-ля рюс". Модели имели трудно произносимые для европейцев названия, например "бабушка" (Дом "Мартиаль и Арманд"), "мужик" (Дом "Алис Бернард"). В 1922 году лондонский Дом моды "Владимир" представил блузку "казак". Кокошник и всевозможные его модификации стали непременными атрибутами парадных платьев и вечерних туалетов. Даже английская королева Мария, бабушка Елизаветы II, пошла под венец в… кокошнике.

ДВОРЯНСКИЕ АРТЕЛИ

Многих эмигрантов эпидемия "стиля рюс", поразившая Европу, спасла от голодной смерти. "Славянские" кустарные изделия пользовались массовым спросом. Искусство рукоделия, обучение которому составляло непременную часть воспитания русских девушек, в том числе и из аристократических семей, оказалось востребовано рынком. Эмигрантки начали заниматься модным производством на дому или в гостиницах, где они жили в первое время. Поле деятельности здесь было велико: вручную изготавливались детали убранства интерьеров -- абажуры, подушки, салфетки, драпировки. Княгини и графини становились портнихами-надомницами и модистками, делали зонты, бижутерию, расписывали шали, шарфы, расшивали бисером сумочки и кошельки. Причем в кустарном промысле работали не только женщины. Офицеры-галлиполийцы открыли в Париже мастерскую по производству дамской "художественной" обуви. Продукция быстро стала модной и даже демонстрировалась на международной выставке декоративных искусств в Гран-Пале в 1925 году.

Первоначально кустарная продукция русских эмигрантов сбывалась через выставки-продажи, которые организовывали западные благотворительные фонды. Позже сбытом занялись активные люди из среды эмигрантов. В апреле 1921 года кузина последнего русского Государя Великая княгиня Мария Павловна Романова устроила в Париже благотворительную распродажу предметов русского кустарного производства. Эта экспозиция положила начало новому кустарному ремеслу - созданию тряпичных кукол в русской "крестьянской" одежде. Самой большой кукольной мастерской в Париже в 20-е годы было "Заведение госпожи Лазаревой", выпускавшее кроме русских и иные куклы в национальных или просто модных костюмах. Выставки изделий русских кустарных производств проходили постоянно и были очень популярны в Париже того времени. Наиболее известен выставочный салон "Китеж", который располагался в отдельном доме на улице Жан-Гужон. Здесь экспонировались изделия русских эмигрантов, живших не только во Франции, но и в других странах.

С ростом кустарного производства и расширением ассортимента изделий возникла сеть сбыта готовой продукции. Кустари объединялись в артели, поставлявшие товар в магазины, которые специализировались на предметах, созданных вручную. Зачастую эмигранты пристраивали свои творения в знаменитые парижские дома моды, кто-то прибегал к услугам пласьержек - агентов по распространению товаров. О моде на русские кустарные изделия в Париже начала 20-х годов восторженно писал обозреватель журнала "Искусство и мода" Пьер де Тревьер: "В Париже есть не только русские рестораны. Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое… У нас есть теперь все эти русские материи и украшения, созданные с редким искусством, с их притягательным многоцветьем, кустарями, которые по странному стечению обстоятельств расположились по всей рю Фобур Сент-Оноре, от площади Бово до рю Руаяль… Я горячо верю, что наша мода попадет под непосредственное влияние этих наивных, но опытных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся славянским духом или русским настроением. Казацкое пальто, которое появилось в прошлом сезоне, померкнет перед этими стилизованными созданиями, неясными воспоминаниями о беспрерывных мучениях Святой Руси".

Однако до 1922 года наши соотечественники в Европе не имели определенного статуса, что ограничивало их экономическую деятельность. Лишь после введения нансеновского паспорта - признанного в 38 государствах документа политического беженца - русские эмигранты наконец получили возможность открывать собственные предприятия. Стали возникать многочисленные ателье и швейные мастерские, которые быстро превращались в дома моды. А создавали их нередко женщины из аристократических семей, казалось бы, менее всего приспособленные к превратностям судьбы. "Трудно преувеличить мужество, с которым дамы высшего русского общества, изгнанные с родины, взялись за работу", - писал о них один французский журнал. Да, большинство модных предприятий той эпохи было основано русскими аристократками. Они же придали профессии манекенщицы тот престиж, которым она пользуется в современном мире. Мария Ивановна Путятина, свекровь Великой княгини Марии Павловны, завела шляпное дело под экзотическим названием "Шапка". Предприятие оказалось настолько успешным, что через некоторое время был открыт филиал в Лондоне. Успеху предприятия способствовало то, что манекенщицей номер один в "Шапке" выступала княгиня Трубецкая, чей титул привлекал клиентов.

Графиня Орлова-Давыдова открыла на бульваре Мальзерб русский Дом "Мод", специализировавшийся на ручной вязке и набойке шерстяных и шелковых тканей. Продукция этого Дома пользовалась большим спросом. Очень популярна, например, была ткань, имитировавшая старинную парчу. Об этом можно судить хотя бы по тому, что за 1922--1923 годы общая сумма жалованья мастериц - а на предприятии трудились исключительно эмигрантки из России - выросла со 100 тыс. франков до 320 тыс. В 1925 году парижский модный журнал писал: "Оригинальность их рисунков, вдохновленных старинными орнаментами русских, коптов, египтян, персов, китайцев, а также стойкость и яркость красителей позволили им достичь блистательного успеха у французских и иностранных клиентов". Ведущие парижские дома заказывали у графини ткани для своих изысканных коллекций.

Основательницей Дома моды "Имеди", где одевались дамы из высшего света Франции, Великобритании, Голландии, а также новоиспеченные американские миллионерши, была Анна Ильинична Воронцова-Дашкова, урожденная княжна Чавчавадзе. Начала она свою карьеру в мире моды в качестве светской манекенщицы у Коко Шанель: удивительно красивая и элегантная, она зарабатывала на жизнь тем, что появлялась в великосветских салонах, в театрах и на приемах в платьях от легендарной французской модельерши. Другой знаменитой моделью была праправнучка поэта Жуковского графиня Мария Белевская, олицетворявшая в глазах французов тип русской дворянки. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды "Миеб", основанного бывшей фрейлиной Императрицы Александры Федоровны Бети Буззард, была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии, была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении.

Кустарные артели, в которые объединялись русские аристократки, специализировались преимущественно на вышивке. Работы были выполнены на столь высоком уровне, что их авторы получали заказы от больших парижских домов моды. Самым известным и значительным стал Дом вышивок "Китмир", основанный уже упоминавшейся Великой княгиней Марией Павловной. "Китмир" функционировал в Париже с 1921-го по 1928 год и имел эксклюзивный контракт с Домом "Шанель". Его история очень показательна для всего русского модного бизнеса на Западе.

МЫТАРСТВА ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ

Мария Павловна Романова была выдающейся женщиной. Несчастливая в первом браке, она много путешествовала по миру. В начале первой мировой войны она вернулась в Россию и отправилась на фронт сестрой милосердия. Работала в военном госпитале в Пскове, где даже научилась делать несложные операции. Не побоявшись мезальянса, второй раз вышла замуж, на сей раз по любви, за сына дворцового коменданта Царского Села Сергея Михайловича Путятина.

Покинув после революции Россию, она долго скиталась по миру, постепенно распродавая фамильные драгоценности. Какое-то время жила в Румынии, где с ней произошел случай, который она впоследствии воспринимала как предсказание судьбы. Однажды в Бухаресте портниха принесла ей несколько модных парижских платьев. Среди них было платье из плотного шелка работы модного Дома "Шанель". Великая княгиня пишет в своих мемуарах: "Оно стоило больше, чем я могла тогда заплатить, и я ничего не купила. Но я помнила это имя - Шанель. Еще до войны девушка с таким именем владела на рю Калибон небольшим магазином белья".

Из Румынии Мария Павловна перебралась к своему брату Дмитрию в Лондон, где встретила холодный прием со стороны английской королевской семьи, с которой Романовы были в родстве. Возникли серьезные финансовые проблемы. Позже она вспоминала: "Я никогда не носила при себе денег и не выписала ни одного чека. Я знала приблизительно цену драгоценностям и платьям, но не имела ни малейшего представления о том, сколько стоит хлеб, мясо и молоко". В Лондоне она впервые попробовала зарабатывать на жизнь и стала вязать свитера и платья для магазина одежды. Там же она возглавила швейное ателье по изготовлению обмундирования для Добровольческой армии на Дону. Затем Великая княгиня переехала в Париж, где и началась ее карьера в мире моды.

ПОД ЗНАКОМ "ШАНЕЛЬ"

Осенью 1921 года Мария Павловна в поисках средств к существованию решила попытать счастья у Коко Шанель, которая тогда уже имела весьма солидную репутацию и клиентуру. К тому же было известно, что она испытывала слабость к русской культуре. Как раз в эти годы Коко Шанель находилась под обаянием Дягилева и так сильно поверила в мировое художественное значение его антрепризы, что выделила большие средства не только на поддержание, но и на возрождение и расширение "Русского балета".

Великая княгиня пришла в студию Коко Шанель в тот момент, когда та торговалась с вышивальщицей о цене на блузку, которая требовала за работу 600 франков. Мария Павловна предложила на 150 франков меньше. Коко Шанель согласилась. Мария Павловна освоила навыки машинной вышивки на курсах вышивальщиц-мотористок и на производстве, и после нескольких удачно выполненных заказов у нее появилась идея создания собственного Дома. Предприятие было названо "Китмир" в честь любимого пекинеса бывшего посла России в США Бахметьева. Мария Павловна продала очередную порцию фамильных драгоценностей и арендовала помещение на заднем дворе богатого особняка на авеню Франциска I, неподалеку от Елисейских Полей. Наняла двух русских девушек, отправила их за свой счет на курсы, которые сама окончила, и купила три вышивальные машины.

В это время Коко Шанель начала готовить к традиционному февральскому показу очередную весеннюю коллекцию. Она предоставила Марии Павловне право самой придумать рисунки вышивок, выбрать ткани и нитки. Идеи и эскизы обсуждались совместно. Великая княгиня погрузилась в ранее совершенно не ведомую ей сферу жизни: училась работать с поставщиками, решала организационные и коммерческие вопросы. Бухгалтерскую работу взял на себя ее муж князь Путятин, служивший в частном банке. Первый заказ Дом "Китмир" получил от "Шанель" - на партию блузок, туник и пальто. Мария Павловна собственноручно расшила большую часть изделий, выполнив вышивки в серых тонах с красными вкраплениями. Эти модели стали гвоздем коллекции Шанель. После трехчасового дефиле клиенты бросились наперебой заказывать вышитые вещи. "Китмир" приобрел статус эксклюзивного поставщика Дома моды "Шанель".

На великокняжеское предприятие посыпались заказы, с которыми Мария Павловна и ее работницы едва справлялись. Она вспоминала, что иногда спала прямо на полу в мастерской, подстелив вместо матраса шубу. Вероятно, многих организационных и производственных проблем можно было бы избежать, если бы Мария Павловна наняла опытных французских вышивальщиц. Но она, стремясь поддержать соотечественниц, набирала исключительно русских девушек-эмигранток, чем вызывала недовольство Цыпленка: Коко жестко требовала от Великой княгини "искоренить дух благотворительности, который нельзя путать с коммерцией". Впрочем, в целом отношения между ними до поры до времени были вполне дружескими. Шанель даже сама стригла княгиню и была ее советчицей в выборе туалетов.

"Китмир" ежегодно увеличивал и менял ассортимент. Мария Павловна внимательно следила за веяниями в мире моды и, почувствовав ослабление интереса к псевдорусскому историческому стилю, стала вводить в свои вышивки орнаменты персидской керамики, коптских тканей, китайского фарфора. Ее модели 1922 года были расшиты уже не только золотом и шелком - в дело пошли бисер, бусы и блестки. Успех был огромным. Шанель требовала все больше вышитых изделий. "Китмир" не справлялся с объемом работы. Некоторые клиентки, недовольные затягивающимися сроками, снимали свои заказы. А приказчицы "Шанель" устраивали по этому поводу скандалы...

ТРИУМФ И ЗАКАТ "КИТМИРА"

Мария Павловна решила расширить дело. В 1923 году "Китмир" переехал в трехэтажный особняк на рю Монтень. На первом этаже разместились контора и выставочный зал, на верхних трудились вышивальщицы, закройщики и технологи. Мария Павловна впервые поступилась принципами и наняла нескольких француженок, поскольку несколько русских вышивальщиц, окрыленных успехом ремесла, ушли от княгини и открыли собственное дело. Теперь штат Дома вышивки насчитывал более пятидесяти человек. Дом приобрел известность и за пределами Франции. Однако успех таил в себе опасность, которую Великая княгиня тогда еще не совсем понимала. Она была человеком творческим и бесконечно трудолюбивым, но аристократическое воспитание в ней плохо уживалось с коммерческой хваткой - тем, в чем была особенно сильна плебейка Шанель, пробившаяся на вершину мира моды фактически из грязи. Расширение дома "Китмир" не было подкреплено финансовыми успехами. Рост числа заказов не означал роста доходов. Мария Павловна в очередной раз попыталась поддержать свое дело за счет остатков фамильных драгоценностей. Теперь было продано украшение из крупных изумрудов. Деньги от продажи были вложены в некое голландское промышленное общество, которое не замедлило обанкротиться. "Китмир" от этой операции не получил ни франка.

С одной стороны, Дом вышивки Марии Павловны возник и расцвел во многом благодаря Коко Шанель, гарантировавшей заказы. С другой стороны, по условиям контракта "Китмир" не имел права копировать заказы Дома "Шанель" во Франции и сотрудничать с иными домами моды. Мария Павловна могла тиражировать лишь заграничные заказы. Этим воспользовались американцы, которые стали заказывать уже не только вышивку одежды, но и окончательную предпродажную подготовку, чем раньше "Китмир" не занимался. Американская эпопея началась с того, что некто Курзман, купивший у Марии Павловны несколько блузок, объявил себя импортером изделий "Китмира" в Соединенных Штатах. Вскоре он с гордостью прислал вырезку газетной рекламы с изображением императорской короны, инициалами Великой княгини и ее полными титулами. Мария Павловна была в шоке от американского стиля продвижения продукта. Сама она тщательно скрывала свой титул, ибо считала, что торгует вышивками, а не царским происхождением.

Неприятности у Марии Павловны возникли после того, как Дом моды Жана Пату, один из главных конкурентов "Шанель", предложил заключить с "Китмиром" контракт. Великая княгиня честно рассказала об этом Коко Шанель. Та сделала вид, что рада расширению "Китмира", но составила список клиентов, с кем русской фирме запрещалось сотрудничать. Дом Пату стоял в нем на первом месте. Отношения между Коко Шанель и Марией Павловной обострились. Цыпленок обвинила Великую княгиню в торговле секретами производства Дома "Шанель" и закрыла для нее двери своей студии, где когда-то вместе они обсуждали новые модели. Эксклюзивный контракт был потерян. Коко Шанель обратилась в другие дома вышивки, а "Китмир" обрел самостоятельность, с которой Мария Павловна, плохо разбиравшаяся в коммерции, справлялась далеко не блестяще.

Впрочем, поначалу дела пошли в гору. "Китмир" приобрел новых крупных заказчиков, и все они выдвигали свои требования. В следующем сезоне было создано более двухсот моделей на любой вкус. Заказов поступило так много, что они передавались русским ателье, находившимся в провинции. Теперь на Марию Павловну работали более ста вышивальщиц по всей Франции. Однако расширение производства на деле означало потерю единого стиля Дома. К тому же в 1923-1924 годах рынок изменился. Открытие Картером гробницы Тутанхамона породило моду на Египет. "Стиль рюс" ушел в прошлое.

"Китмиру" пришлось осваивать геометрические рисунки на египетские темы. Свой звездный час "Китмир" пережил в 1925 году, когда в Париже была организована всемирная выставка современного декоративного и прикладного искусства "Арт деко". Первоначально Мария Павловна не проявила особого интереса к этому мероприятию, но, узнав, что там будет павильон СССР, решила дать отпор советской экспансии. К ее сожалению, советская делегация привезла не только набивные ситцы с серпами, молотами и звездами, но и платья Ламановой с пуговицами, сделанными из хлебного мякиша, которые получили Гран-при. Однако и творчество Великой княгини не осталось незамеченным. "Китмир" получил золотую медаль и почетный диплом участника выставки, выписанный на имя … мсье Китмира.

Несмотря на успех, отмеченный ведущими парижскими модными журналами, финансовое положение великокняжеского Дома вышивки по-прежнему было зыбким. Очередная финансовая операция Марии Павловны кончилась тем, что для погашения долгов она была вынуждена распродать остатки драгоценностей. Но в конце 20-х годов прошла мода на вышивки, осваивать же новые сферы модного бизнеса Великая княгиня не умела, а может быть, и не захотела. В 1928 году "Китмир" был поглощен французской фирмой вышивки "Фитель и Ирель".

Схожая судьба постигла большинство русских домов моды, сделавших ставку на декоративность и не сумевших предвидеть изменения, которые произошли к 30-м годам. Русский Париж постепенно сходил на нет. Начиналась другая эпоха, ознаменовавшаяся экономической депрессией и становлением фашизма.

Федор Погодин

Эмиграция всегда трагедия, но отнюдь не всегда неудача. Брак не всегда любовь и страсть, но непременно – сотрудничество. Думаю, такими словами вполне можно говорить об этих двух людях. Их звали : его – Феликс, а ее – Ирина.

Он - потомок старого рода, ведшего свое начало от ногайских мурз, красавец, выпускник Оксфорда, наследник баснословного состояния; говаривали, что Юсуповы богаче Романовых.
Она – юная ослепительная красавица, принадлежащая к царствующему дому; внучка и любимица вдовствующей императрицы.
Эта пара имела все для ничем неомраченной долгой благополучной жизни.
Потом - революция, крушение привычного мира, утрата всего дорогого им, бегство, эмиграция.
***
Когда в 1919 году Юсуповы отплывали из Крыма на линкоре «Мальборо», в России у них оставались: 5 дворцов и 14 доходных домов, 30 усадеб и поместий по всей стране, сахарный, мясной и кирпичный заводы, антрацитные рудники и много чего другого.
Все пришлось бросить.
После того, как Феликс за несколько бриллиантов купил паспорта и визы, Юсуповы приобрели дом в Булонском лесу и обосновались в Париже.
Впереди лежала целая жизнь.
Думаю, им было страшно. Может быть, княгиня плакала. Он, наверное, молчал. Что он мог ей сказать ??

Во Франции собралось более 300 тысяч русских эмигрантов. Те, кто смог вывести какие-то ценности, как Юсуповы, распродавали их за бесценок, поскольку из-за большого предложения цены сильно упали.

Представители аристократических фамилий едва не голодали. Ведь они практически ничего не умели. В особняке в Булонском лесу княгиня сама стирала и штопала белье. Средств не было. Что им было делать ?? Они создали свой Модный Дом.
***
Франция, столица моды, оказалась наполнена женщинами, разбиравшимися в прекрасном, получившими блестящее образование, знающими, помимо обязательного французского, еще несколько языков, наделенными безупречными манерами. Они с детства одевались в лучших модных домах Европы, понятие «вкус» было для них определяющим; они хотели бы вернуться в мир изящного, где чувствовали себя своими – дизайнерами (в ту пору не было этого слова …), моделями, хотя бы вышивальщицами или швеями.
О них писал парижский журнал «Иллюстрированная Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта и Пуаре, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»
***
Это была авантюра, густо замешанная на отчаянии и гордости. В 1924 году на rue Obligado в Париже, в небольшой квартире русской художницы были созданы первые платья "IrFe" (Ирина/Феликс). В работе над коллекцией принимали участие князь Никита Романов, Мария Воронцова-Дашкова, княгиня Елена Трубецкая. По полу ползали, раскладывая нарисованные на старых обоях эскизы, княжны Оболенские – Саломия и Нина.
Дебют модного дома "ИрФе" состоялся просто и блестяще : Ирина без приглашения привезла своих моделей-аристократок на модный показ в парижском отеле «Ритц» на Вандомской площади.
Они произвели настоящий фурор. К публике вышла и сама княгиня Юсупова, носительница дорогой, тонкой, чуть трагической красоты
В популярных журналах появились восторженные отклики: «Оригинальность, рафинированность вкуса, тщательность работы и художественное видение цветов сразу поставили это скромное ателье в ранг больших домов моды».

Взлет модного дома "ИрФе" был стремительным.

Юсуповы открыли еще три филиала: в Туке — популярном курорте в Нормандии, Лондоне и Берлине.

Светские дамы были в восторге. «Клиентки были всех национальностей. Приходили из любопытства и за экзотикой. Одна потребовала чаю из самовара. Другая, американка, захотела видеть «князя», у которого, по слухам, глаза фосфоресцировали, как у хищника» - вспоминал в мемуарах Феликс Юсупов.

В 1926 "IrFe" первым из русских домов выпустил собственную парфюмерную линию, представленную тремя ароматами: для блондинок, брюнеток и рыжих. Авторами аромата были Феликс и Ирина. Дизайн рекламного постера духов "IrFe", изображавшего флакон прямоугольной формы с граненым черным колпачком, создала принцесса Маргарита Греческая.

Несомненный успех Дома "IrFe" позволил Юсупову развивать новые направления деятельности: был открыт магазин юсуповского фарфора, а сам князь принял участие в оформлении трех парижских ресторанов.
***
Идеи были новы, вкус - безупречен, яркость - завораживающа, но - успех был бы немыслим без русских манекенщиц. Именно они поразили воображение публики - ничего подобного она доселе не видела. Кстати, не видела и после...
Посмотрите на них вместе со мной, пожалуйста

Это княжна Наталья Палей, дочь великого князя Павла Александровича. История его любви к женщине более низкого сословия, отказа от семьи, бегства и венчания на полустанке заслуживает отдельного рассказа. Скажу лишь, что все трое их детей оказались красивы той светлой красотой, какой бывают наделены дети, зачатые и рожденные в большой любви.

Русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и - громким титулом, сводившим с ума парижан.
Привычный парижанам образ "салонного манекена" - хорошенькой барышни небольшого ума, достатка и происхождения рассыпался в прах. Гостиные модных домов явили богиню.
Характеры многих - и как следствие, судьбы - могли быть сюжетом романа. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды "Итеб", основанного бывшей фрейлиной Императрицы, была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии. Была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении, ее схватили, пытали и она никого не выдала; позже была награждена орденом Почетного Легиона.
Профессия манекенщиц в эпоху арт деко была «говорящей». Им приходилось на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о представляемых моделях, особенностях ткани, кроя или отделки. Поэтому русские дворянки, с детства знавшие 2-3 языка, очень ценились.
Шок французов от появления в мире моды русских аристократок можно понять. Профессия "манекена" (так эти девушки назывались) была не престижной и несколько сомнительной. И, кстати, малооплачиваемой. Ателье держали «домашних манекенов», фигура которых подходила для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены.
Другой категорией были салонные манекены, cadette du cabine. Это были штатные единицы в модном доме, демонстрировавшие созданные домом модели. Большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц, маленькие обходились 2-3 девушками. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница — шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек, а главное - исполнением двух самых важных запретов : пить кофе/курить в модельных платьях и кокетничать с мужьями клиенток.
Приподнятого языка/подиума тогда не существовало, девушки ходили среди посетителей, поэтому средний рост манекенщиц в те годы был 160 см ; мода на высоких пришла лишь в конце ХХ века.
Показы проходили в салоне—гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00. Дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.
Отдельную немногочисленную категорию составляли "светские манекены", в платьях модного дома посещавшие балы, вечера, коктейли, где их фотографировали.
Русские манекенщицы и русские стремителньо стали неотъемлимой частью высокой моды.
***
Сначала кустарная продукция русских эмигрантов сбывалась через выставки-продажи, которые организовывали западные благотворительные фонды. Позже сбытом занялись активные люди из среды эмигрантов. О моде на русские изделия в Париже начала 20-х годов восторженно писал обозреватель журнала "Искусство и мода" Пьер де Тревьер: "В Париже есть не только русские рестораны. Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое… все эти русские материи и украшения, созданные с редким искусством, с их притягательным многоцветьем кустарями, которые по странному стечению обстоятельств расположились по всей рю Фобур Сент-Оноре, от площади Бово до рю Руаяль… Я горячо верю, что наша мода попадет под непосредственное влияние этих наивных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся славянским духом или русским настроением."

С введением нансеновского паспорта - признанного в 38 государствах документа политического беженца - русские эмигранты получили возможность открывать собственные предприятия. Возникли многочисленные ателье и швейные мастерские русских женщин-эмигранток, рабовших в русском стиле и называвшихся называясь увруарами (артелями).

( кн. Оболенская, кн. Трубецкая и Анненкова в модном доме «ТАО», Париж, 1926 г. ТАО - первые буквы фамилий создательниц предприятия )

Мода на русский стиль распространялась с быстротой лесного пожара. Сапожки, блузы-казак с косой застежкой, шапки, вышивки, головные уборы-кокошники, большой воротник-стойка, названный "боярским" - были хитами 20х годов; изюминками коллекций Коко Шанель.

Они работали не разгибаясь, и не только ради пропитания.
В 1925 на Выставке в Париже продукцию привезли и Советы. «Я узнала, — написала великая княгиня Мария Павловна, создательница модного дома "Китмир", урожденная Романова, — что советские русские будут иметь отдельный павильон на выставке, и приняла решение, что мы тоже должны показать нашу работу широкой публике. Было бы справедливо, чтобы все знали, на что мы, беженки, в большинстве случаев никогда ранее не работавшие, способны в нашем изгнании».
Надо сказать, тогда ей потребовалась вся ее гордость : советская делегация привезла не только набивные ситцы с серпами, молотами и звездами, но и платья Ламановой с пуговицами из хлебного мякиша, которые и получили Гран-при.
Да, творчество великой княгини не осталось незамеченным, "Китмир" получил золотую медаль и почетный диплом участника выставки. Оскорбительно выписанный на имя мсье Китмира.
***
Всех не перечислишь : законодатель, Дом «Итеб», созданный фрейлиной императрицы Александры Федоровны Бети ( название Дома - ее имя наоборот) Буззард, урожденной баронессой Элизабет Гойнинген-Гюне, в первом браке баронессы Врангель; изысканный "Эльмис" кабардинки Эльмисхан Хагондоковой, позже кн. Баженовой, роскошный "Китмир" вел.кн. Романовой и конечно, конечно же "IrFe"

А Дальше ? дальше была Великая депрессия.
У Юсуповых было много клиентов в США, там же находилась и значительная часть их сбережений. Они потеряли и богатую клиентуру, и свои деньги.
К тому же роскошный аристократический стиль «IrFe» перестал соответствовать развивающемуся обществу. На передний план вышли простые универсальные модели Шанель, а затем и Диора.
В 1929 году скончалась обожаемая бабушка княгини Ирины, вдовствующая императрица Мария Федоровна; на открытом аукционе в Берлине советское правительство распродавало личные вещи Юсуповых, оставшиеся в России.
В 1930 было объявлено о закрытии Дома "IrFe" и филиалов. Только легендарные ароматы еще некоторое время продолжали продаваться.

Средств было так мало, что в конце концов все Юсуповы были захоронены в одной могиле, по мере того, как они постепенно умирали – старая княгиня Зинаида Юсупова, князь Феликс и пережившая всех их Ирина, которая скончалась в феврале 1970 года.
Но мы можем рассматривать старые фотографии, с которых глядят закутанные в меха и роскошные ткани русские эмигрантки, и быть признательными за то, что они сделали. "Ведь аристократия рождается из лучших войнов древности, а древность - времена совсем недавние" (с)

http://www.livejournal.ru/themes/id/13578

В основном Вы правильно написали,но кое что добавлю
Думаю что надо разделить записи пластинок эмигрантов 20-40х и 50-70х
У меня в коллекции они строго разделены.
В 30-х годах советских песен и на самом деле исполнялось эмигрантами немного
А вот после 50-х годов они есть почти в каждой пластинке. Есть они и упомянутой Лиды Гулеско. Кстати,у неё остались записи не 10 песен , а 18.
Что же касается Людмилы Лопато,то и у неё кроме романсов спето семь советских песен и она относилсь к этим песням с уважением

Составить сборник эмигрантских песен идея интересная. Да вот проблема - какие песни считать эмирантскими. Если взять все те,что написаны в эмиграции,то их как раз много. Один Вертинский чего стоит. Если же считать песни тоски по России или борьбе с большевиками,то их и на самом деле единицы.

Их и не могло быть много. Гражданская война была проиграна,публика попала в эмиграцию самая разная. Да и чем особо гордиться было?

А что Вы имели ввиду "блатной" материал - песни городского фольклора. Их тоже пели в эмиграции не так много исполнителей: Из широко известных - Петр Лещенко,Константин Сокольский, Юрий Морфесси. А из менее известных : Вера Смирнова,Ларионовы,Дора Бошоер,Мария Гартман,Донцовы и т.д

То, что в репертуар Людмилы Лопато входило с десяток песен советских композиторов, разумеется мне это тоже хорошо известно. Радует тот факт, что вцелом эмигранты-исполнители (те кто сами песен не писали) выбирали из совковой эстрады для своего исполнения самые лучшие композиции, поэтому сегодня мы имеем прекрасную возможность услышать известные всем нам советские песни в исполнении эмигрантов и при этом (что крайне важно) слушать и сравнивать две разных "вокальных школы" - классическую старо-русскую (нам широко неизвестную) и родную современно-советскую, век 19-ый и век 20-ый. Причём весь цымес в том, что исполнение одних и тех же песен весьма отличается, и порой даже трудно сказать, где вышло лучше, так как вышло совершенно по-разному. Простой пример: песня "Тёмная ночь" в прекраснейшем исполнении эмигрантки Людмилы Лопато и в то же самое время, в не менее шикарнейшем исполнении советского певца Марка Бернеса (хотя женский и мужской вокал сравнивать невозможно, однако имеются другие очень заметные исполнительские фишки, которые показывают эти две разных вокальных школы). И таких примеров немало, взять хотя бы "Подмосковные вечера". Но тут тоже надо сразу же учитывать временные рамки, так как певцы-эмигранты последних волн, уехавшие за рубеж в 60-х - 70-х годах - это в большинстве случаев уже "советская школа" (которая, была далеко не такой плохой, при всей нашей критике совкового периода). Так же надо подразделять исполнительские школы и самих исполнителей-эмигрантов на две категории - тех, кто покинул Россию в 20-30-х годах уже состоявшимися исполнителями - и их потомков, которые хоть и пели на русском языке в 60-80-е, однако исполняли те же песни уже в некоем "о-европеевшимся" виде (хотя и получали своё вокальное образование у эмигрантов первой волны. В данном случае хороший пример - это Рубашкин, Ребров, Зелкин, Верни и многие другие). Замечательней всего на данном фоне выглядят те исполнители-эмигранты, которые покинули Россию маленькими детьми, но при этом смогли полностью до мозга костей остаться не "о-европеевшимися" русскими - ярчайший пример - неграмотный Алёша Димитриевич (и всё те же Вертинский с Лещенко, стремившиеся вернуться назад в СССР). Вообще, это очень большая тема для отдельного разговора.
Ну, а по поводу чисто "эмигрантских песен" для составления "гипотетической брошюры", я конечно же имел ввиду тот самый стандартный классический песенный набор, исполнявшийся всеми без исключения эмигрантскими исполнителями - то есть именно ту их часть, которой меньше всего, но которая (как бы там ни было) - была и остаётся самой популярной - такая своеобразная "эмигрантская попса".
Что же до "блатного фольклора", то я упомянул о нём чисто в количественном характере, без разделения на "эмигрантский блатняк" или "запрещённый советский". Имелась ввиду - советская понизовая песенная культура в целом. Конечно же, советского народного городского фольклора было больше, нежели схожего эмигрантского репертуара, который в основном строился только на до-революционных песнях (типа "одесских куплетистов" и до-революционных "каторжанско-кандальных" песнях). Некоторое исключение составляют лишь старые (тоже в основном до-революционные) разбитные цыганские песни, их исполнение было свойственно именно цыганам, но даже и им не хватало подобного репертуара, что тот же Димитриевич просил Высоцкого прислать ему из СССР советский блатняк для записи своего сольного альбома.
Впрочем, эмигрантская песня в целом и не могла "соперничать" с понизовой народной советской культурой, да и "блатняком" творчество эмигрантов тоже по-сути называть нельзя (окромя лишь нескольких работ, типа альбомов той же Верни и Вольного, и всё - это были разовые специфические проекты). Совковый блатняк и эмигрантскую песню, как известно, в советское время объединяло лишь одно - общий запрет на распространение, а так, само-собой - это были два абсолютно разных музыкальных направления (временами переплетавшееся в творчестве отдельных исполнителей блата). И конечно, "классического эмигрантского блатняка" (если так вообще можно выражаться), как я написал выше, почти не существовало, дай бог пару десятков песен всего и наберётся (как вы верно заметили: Морфесси, Лещенко, Сокольский и кое-что у цыган). Ещё к одному запрещённому в СССР песенному направлению можно было бы добавить песни на религиозную тематику - хоральные песнопения (или работу того же небезызвестного эмигранта Валерия Баринова с группой "Трубный Зов" подпольно записавших в магнит-издате в 1981-ом году в СССР мега-культовую рок-оперу "Голгофа: Второе Пришествие", за что Баринова в начале посадили, а затем выслали из страны), но это тоже тема для отдельного и большого разговора.

Потомок знаменитых российских князей греческо-молдавского происхождения - принц Константин Мурузи (Prince Mourousi; ныне проживающий во Франции), франко-язычный писатель-эмигрант русского происхождения, племянник великого русского композитора П.И.Чайковского, Кавалер ордена Почетного Легиона, победитель литературной премии Гран При-82 Французской Академии Искусств и обладатель Международной Премии Мира, автор исторических, биографических, остросюжетных детективных романов и театральных пьес - Владимир Волков (Vladimir Volkoff; 1932 - 2005) и российская эмигрантская певица Людмила Лопато (Ludmila Lopato; 1914 - 2004), в передаче "Bains de minuit" теле-журналиста Тьерри Ардиссона. Съёмка произведена 13 января 1988-го года и была приурочена к празднованию русского Старого Нового года и выходу новой книги-романа писателя Владимира Волкова - "Допрос" ("L'interrogatoire", Paris 1988). В заключении звучит коротенькое начало песни "Подмосковные вечера" в исполнении Людмилы Лопато.

ССЫЛКА: http://www.ina.fr/ardisso....fr.html

============================================================================

Ник. М

http://www.postimage.org/image.php?v=aVA7mE0

Странно теперь подумать, но самой прочной связью между русской эмиграцией ХХ века и «исторической родиной» были не западные радиостанции, вещавшие на СССР (на которых работали многие выдающиеся наши литераторы), не «тамиздат», чудом проникавший в страну, и даже не память людей старших поколений, сохранявших в душе образ своей родины до 1917 года, но — песня. И не только народная, а и салонная... и даже ресторанная, «кабацкая».
Как ни был тяжел и прочен «железный занавес» между Советской Россией и Россией Эмигрантской, слухи о русских кабаре — иначе говоря, о ресторанной песне за границей — не только доходили до ушей советских обывателей, но и обрастали попутно ворохом всевозможных небылиц. Само словосочетание «эмигрантская песня» стало более чем устойчивым, и, несмотря на все запреты, барды и просто поющие под гитару на кухнях на Родине на протяжении долгих лет озвучивали, с «чужого голоса», ставшие классическими куплеты о дочери камергера, в прошлом институтке, обернувшейся в Париже «черной молью и летучей мышью», и о звоне колоколов в Москве Златоглавой, который слышен и в зарубежье...
Живя в СССР, мы не знали ни имен легендарных эмигрантских певцов, ни всей сокровищницы их непонятного нам, но заманчивого репертуара, но слышали всегда, что где-то там, далеко, в русских ресторанах-кабаре Константинополя, Парижа и Нью-Йорка, идет кутеж, сопровождаемый цыганами, слезами и шампанским. Не имея нормального, реального представления о заграничной жизни, мы на протяжении трех четвертей последнего столетия черпали сведения о том, как живут за пределами России миллионы наших соотечественников, из песенного фольклора. Особенно популярной была песня о ночной жизни Марселя, где танцуют голые девочки, дамы носят соболя, лакеи носят вина, а воры, в свою очередь, носят фрак... Как ни карикатурны были эти зарисовки ночной жизни, в них была доля правды. Переломным моментом в расширении наших знаний о ресторанно-варьетешно-кабаретной жизни эмиграции стала Вторая Мировая война. Если маленькие русские кабаре Риги и Таллинна не были ярким примером этого редкого и, увы, сейчас почти совсем исчезнувшего, вместе с ХХ веком, видом искусства, то появление на горизонте двух знаменитых отечественных певцов кабаретного жанра в 1940-е годы сыграла огромную роль в знакомстве всей страны с «эмигрантско-ресторанным» репертуаром.
Первой ласточкой был Александр Вертинский, проживший в эмиграции более 20 лет и по собственной воле, с женой, тещей и маленькой дочерью, вернувшийся в СССР в тяжелый 1943 год из Харбина. Как ни странно, Вертинскому позволили и петь, и гастролировать, и даже сниматься в кино. Его замечательные, за душу забирающие баллады-романсы о пани Ирэн, о бананово-лимонном Сингапуре, о прощальном ужине — взбудоражили умы россиян, изголодавшихся за годы войны по «чистой лирике», попавших в томительно-прекрасный плен его мелодий, кружевное переплетение рифм и завороженных шармом его замечательного, совсем индивидуального и особенного исполнения.
Возвращение Вертинского включило его творчество в контекст отечественной культуры и породило полчище более или менее удачных его имитаторов, из которых, увы, никто славы не обрел. Не столь счастливым было возвращение на Родину, во время той же войны, Петра Лещенко, долгие годы выступавшего в Бухаресте. НКВД не простило популярному певцу, звезде 1930-х годов, ни гастролей в оккупированной румынами в войну Одессе, ни эмиграции, — и Лещенко погиб в тюрьме. Однако даже «мертвый Лещенко» разошелся по всей стране в самодельных пластинках — «ребрах» — гравированных на старых рентгеновских снимках в конце 1940-х — начале 1950-х годов.
Гораздо труднее и тернистее был в СССР путь к умам и сердцам двух других звезд дореволюционной эстрады и впоследствии столпов песенного жанра русской эмиграции — Изы Кремер и Юрия Морфесси. Никогда в страну не возвращавшиеся, их записи с пластинок из архивов немногочисленных коллекционеров стали переиздаваться лишь в последние годы. Напрочь забытые на протяжении долгих лет широкой публикой, Кремер и Морфесси так никогда, несмотря на незаурядность их талантов, не достигли ни славы, ни почитания, которыми сегодня пользуются Вертинский и Лещенко.
Я прекрасно помню, как в эпоху Брежнева в 1970-е годы по Москве ходила из рук в руки много раз переписанная кассета под названием «Париж — цыгане». Как я понял много позднее, на ней пели Дмитриевичи, и я юношей заслушивался их особым произношением, той отчетливой манерой мять и проглатывать слова в русских романсах, которую трудно описать, но, раз услышав, не забываешь никогда.
На той же «самиздатской» кассете было несколько песен в исполнении Людмилы Лопато. Тембр ее голоса потряс меня в одночасье, задушевность тронула сердце и пробудила удивительные мечты. Невольно я стал воображать себя в Париже или почему-то в Тегеране, за столиком в эмигрантском кабаре, наполненном звуками румынской скрипки, восторженными возгласами гуляк и теми песнями, в которые нельзя не влюбиться. Но тогда, естественно, я и думать не мог, что Русский эмигрантский Париж станет частью моей судьбы, и что Людмила Лопато сделает меня своим конфидентом и летописцем.
Справедливости ради, надо сказать, что в России важной связующей нитью между канувшими в Лету кабаре русской эмиграцией и Родиной стала певица Алла Баянова, приехавшая из Бухареста в Москву в 1980-е годы, в период Перестройки. Баянова появилась в России в расцвете творческих сил, с огромным, неслыханным репертуаром русского и цыганского романса, редкого эмигрантского «шансона», и объездила с концертами всю страну, собирая многочисленные залы почитателей. Таким образом она пробудила волну огромного интереса к редкому, подчас и вовсе забытому песенному репертуару, лучше сохранившемуся в недрах русской эмиграции, именно благодаря успеху «русских кабаре» во всем мире. Вслед за Баяновой в России выступали на бывшей родине и даже переехали жить несколько исполнителей эмигрантского фольклора «третьей волны» эмиграции — 1970-х годов, в основном, прославившихся в США, в окрестностях Брайтон-Бич, но работавших уже в другом, более массовом и популярном жанре.
В начале нового, XXI века, старый, эмигрантский Париж встает перед нами в своей ночной жизни в эмоциональных воспоминаниях «Императрицы Русского Ночного Парижа», знаменитой певицы и хозяйки очень успешного парижского русского ресторана Людмилы Лопато. Смею утверждать, что сам жанр песенного кабаре, где мелодия имеет не меньшее значение, чем поэзия, издавна сроднен с русской культурой. В любви кутить, а это значит кушать, пить и слушать песни, мы, по счастью, не одиноки. Такой же слабостью страдают, как ни странно, многие латинские нации, особенно испанцы с их зажигательными танцами «фламенко», под звуки песен «зарзуэллы», и португальцы, с их великолепными, лирическими «фадос». Ближе всего, на мой взгляд, к лирико-драматическим качествам русского и цыганского романса подошли латино-американские песни «болерос» (как это созвучно русскому «болею»!), где страдания по поводу неразделенной или потерянной любви накалены до такого же крайнего, последнего предела, как и у нас. Возможно, в этих традициях есть что-то общее, и это общее — цыгане.
Именно они, вольный кочевой народ, восхищавший Пушкина, а с ним и целую плеяду русских писателей, музыкантов и художников, держали первенство в России XIX века в хоровом пении в ресторанах «Яр» и «Стрельня», о чем по сей день поют в романсе «Что за хор певал у Яра». Предыстория цыганских хоров в России уходит в глубь времен. Еще в эпоху Екатерины Великой ее фаворит граф Григорий Орлов организовал первый цыганский хор из музыкально и вокально одаренных цыган, выходцев из Молдавии, под руководством знаменитого Ивана Трофимова, в составе которого были первая цыганская вокалистка России в эпоху Александра I Стеша Каталани и Олег Васильев. Успех цыганского пения был настолько велик, что, вслед за Орловым, другие фавориты императрицы — князь Потемкин, граф Зубов и граф Зорич — создали свои собственные цыганские хоры для вечеров и кутежей. Постепенно цыгане поселяются в столицах: в Петербурге на Песках, в Москве на Грузинах. Многие цыганские и русские романсы были записаны с напева хора Ивана Трофимова и стали классикой уже в Пушкинскую эпоху, а впоследствии знаменитый Илья Соколов, племянник Трофимова, вместе со своим хором создали огромную вокально-песенную коллекцию русско-цыганского романса, дошедшую частями и до нашего времени. Цыгане пели в ресторанах и в трактирах, и русский праздник XIX века становится немыслим без перебора гитары и задушевного голоса. Именно эта традиция и перешла затем в эмиграцию, когда поиски утраченной страны сузились до атмосферы ночного кабаре...
В период между 1870 и 1900 гг. подмосковный роскошный ресторан «Яр» становится центром паломничества для тех душ, которые уже «не могут жить без шампанского и без табора, без цыганского». Его главным соперником была «Стрельня», созданная Иваном Федоровичем Натрускиным и прославившаяся своим зимним садом, с экзотическими растениями, называвшимся «Мавританией». Там также вечера не обходились без цыганских напевов, послушать которые съезжалась «вся Москва». История донесла до нас несколько имен знаменитых цыганских певиц той поры — это, прежде всего, Мария Соколова, Малярка и Феша. Атмосфера цыганских ночей той поры замечательно воспроизведена в пьесе Толстого «Живой труп». Москва конца XIX века прославилась трактирами, где тоже выступали цыгане в более непринужденной атмосфере пьяного раздолья. Такими модными и популярными местами для бесконечных ночей с песней стали «Голубятня», «Лопачев», «Бубнов», «Крым», «Сибирь», «Егоров» и «Тестов»...
Однако в атмосфере музыкальных вечеров в ресторанах Москва и Петербург очень разнились. Школа петербургского цыганского пения под руководством семьи Шишкиных дала России таких замечательных исполнительниц цыганского романса как Настя, Стеша и Варя. Именно в Петербурге, в хоре гитариста Шишкина, молоденькая цыганка Леночка впервые исполнила романс «Очи черные», ставшего визитной карточкой кабаре русской эмиграции ХХ века. Там же, в хоре Шишкиных, дебютировала замечательная певица Нюра Массальская, будущая парижская звезда, вышедшая замуж за генерала Непокойчицкого, о сыне которых много вспоминает Людмила Лопато. Знаменитые петербургские рестораны — «Вилла Родэ», «Аквариум» и «Ташкент» — надолго остались символами совершенства в коллективной памяти русской эмиграции, которые всегда желали найти и воссоздать в своих кабаре непринужденную атмосферу великолепных вечеров, отшумевших в России.
В Москве же, в эпоху Серебряного Века, стилистика русского кабаре претерпела большие изменения. Знаменитый Никита Балиев создал свою «Летучую Мышь» — кабаре, основанное на капустниках Художественного театра, где он сам играл маленькие роли. Это послужило толчком к созданию новых программ, более современных и злободневных. Стиль песенного исполнения становится более поэтичным и эталонным: звездой на небосклоне восходит Анастасия Вяльцева, заработавшая миллионное состояние своим голосом и имевшая собственный железнодорожный вагон для гастрольных поездок. В моду входит молодое поколение вокалистов, таких, как Тамара Вавич, Морфесси, Кремер и Вертин¬ский. Все они внесли свою лепту в созданию нового жанра искусства, который впоследствии стал в центре внимания в эмигрантских кабаре, от Харбина до Берлина. Изменяется и стиль исполнения. Управление знаменитым хором в «Яре» переходит в руки семьи Поляковых, где гвоздем программы становится красавица Настя Полякова, выступавшая вместе со своими братьями Егором и Дмитрием. В ночную жизнь предреволюционной Москвы приходит еще одна ярчайшая фигура — «московский негр» Федор Томас, мексиканский метис, родом из Санта-Фе, ставший впоследствии в Константинополе родоначальником искусства русского эмигрантского кабаре. Именно Федор устраивает в Москве, в «Саду Аквариум», ресторан «Максим», прославившийся своей первоклассной кухней и цыганами. Сын покойной великой цыганской певицы Вари Паниной, Борис Панин, со своими сестрами, стоит во главе музыкальной программы. Именно там Тамара Панина впервые исполнила романс «Любовь прошла», ставший в эмиграции знаменитым и сохранившийся в репертуаре Людмилы Лопато.
Большевистский переворот привел к закрытию или национализации всех ресторанов в столицах, и естественно, что стиль цыганского (да и русского тоже) исполнения романсов стал «идеологически чуждым». Но часть цыганского репертуара в Стране Советов все же сохранилась, благодаря таким значительным фигурам, как Изабелла Юрьева, прозванная «белой цыганкой». А настоящие цыгане пустились, вслед за любившей их и понимавшей их искусство публикой, в долгие странствия. Сперва Харьков и Киев, затем Одесса, Ялта и Севастополь. А уж когда обескровленная «Добровольческая армия» не смогла больше стоять на их защите, множество из них перешло на положение беженцев и сотнями пароходов было переправлено союзными войсками Антанты в Константинополь. Всего за годы гражданской войны более миллиона россиян разделило их судьбу, увозя с собой любовь к русской песне, цыганским хорам, кутьбе и гульбе без конца.
Древняя столица Оттоманской Империи Великий Константинополь стал их временным прибежищем и первой болью. Поиски работы привели многих к идее продолжения в этом городе хорошо знакомого и налаженного в старой России ресторанного дела. Да и без работы и дела они жить не могли — ведь праздник был у них в крови. Первым русским рестораном Константинополя стала «Стелла», располагавшаяся в саду Шишли и открытая бывшим владельцем «Максима» в Москве Федором Томасом; вместе с Настей Поляковой и Ницей Колдобаном, знаменитым еще в России цыганским музыкантом. На долю «Стеллы» выпал огромный успех в среде русской эмиграции, константинопольского бомонда и офицеров Антанты, оккупировавших босфорскую столицу в те годы. «Стелла» прославилась не только цыганами, но и русской опереттой, при участии сына водочного магната Смирнова и его жены, опереточной примадонны и красавицы Валентины Пионтковской. Там же дебютировала и труппа русского балета под руководством Бориса Князева. Вслед за «Стеллой» на самой роскошной улице в европейской части города Пере открывается ресторан «Эрмитаж» г-на Рыжикова, бывшего хозяина «Эрмитажа» в Москве. Там же, на Пере, на втором этаже торгового пассажа, была создана легендарная первая «Черная Роза», декадентское кабаре эмиграции, где пел Александр Вертинский. Помещение этого кабаре сохранилось до наших дней, и в стенах, слышавших и видевших так много кутежей эмиграции, сейчас расположен бильярдный салон.
Успех русских кабаре и ресторанов был настолько и так неожиданно велик в Константинополе, что вскоре было открыто 50 ресторанных заведений и кабаре, которые держали русские беженцы. Этот успех был связан не только с невиданной ранее кухней и блестящими музыкальными программами, но и с тем фактом, что в них стало работать множество титулованных аристократов. Дворянские титулы старой России стали приманкой в ночной жизни Константинополя, как и позднее Парижа. Встретиться с официантом-князем или с графом-гардеробщиком льстило самолюбию многих. Но все же русские женщины, эти великолепные белокурые и голубоглазые гурии, в элегантных платьях от Ламановой или Бризак, в остатках последних фамильных драгоценностей, с манерами баронесс, — именнно они стали центром самого живого интереса турецких и греческих нуворишей.
Как писал в своих воспоминаниях Александр Вертинский, «разводы сыпались, как из рога изобилия». Рассерженные этим фактом, одалиски из константинопольских гаремов написали петицию губернатору с просьбой избавить их город от толп назойливых русских беженок. В придачу провозглашенная в 1923 году Турецкая республика, во главе с Мустафой Кемалем Ататюрком, старалась и сама как можно скорее расстаться с огромным потоком иноверцев. Дольше всех там продержался Федор Томас со своей «Стеллой» — она за¬крылась со смертью хозяина лишь в 1928 году. Тем временем потерявшая в Первой Мировой войне большую часть работоспособных мужчин Франция срочно нуждалась в дешевой и квалифицированной рабочей силе на шахтах и машиностроительных заводах. Франция дала большее количество въездных виз русским эмигрантам, другие последовали в Чехословакию, Болгарию, Югославию или Аргентину. Париж стал настоящим центром русской жизни, и из Турции большинство ресторанов и кабаре переехало на берега Сены, обогатив одновременно свои меню некоторыми видами босфорских закусок, которые до сих пор во Франции считают русским изобретением — например, таких, как «тарама», сорта масла из рыбьей икры розового цвета.
Все началось с самого первого цыганского кабаре «Шато Каво Коказьен» («Кавказский погребок»), открытого 22 октября 1922 года на улице Пигаль, в доме 54. Там выступал хор Дмитрия Полякова, где солировала знаменитая Настя Полякова. Успех заведения был так велик, что несколько месяцев спустя, в 1923 году, напротив, на Пигаль, дом 63, открывается «Яр» и рядом, на улице Фонтэн, «Тройка». Так создается «русский треугольник» на Пигаль. Спешу успокоить читателя: в период 1920-х годов район этот еще не был оккупирован представительницами древнейшей профессии, пришедшими туда в послевоенное время... На волне успеха за этими ресторанами следуют «Русское Бистро», «Казбек», «Золотой петушок», «Минутка», «Медведь» и «Домик русских артистов», «Московский Эрмитаж» и «Черная роза» (вторая по счету после Константинополя). Париж приходит в восторг от «русских ночей», и постепенно весь район от Пигаль до Клиши и Монмартра становится «русским» по ночам. Его население — джигиты в черкесках, горцы с шашлыками, цыганки с монистами, генералы в роли вышибал, балерины с акробатическими номерами, титулованные дворяне в роли официантов, обносящие посетителей чарочками водки и тарелками блинов с черной икрой — создали уникальную атмосферу ночного русского праздника, который в Париже пришелся очень многим по сердцу в бешеную эпоху стремительных 1920-х годов. Это была замечательная пора — эмиграция была полна сил, энергии и надежды на скорейшее возвращение на Родину после свержения большевиков. Успех всего русского искусства был необычаен: «Русские балеты» Дягилева, вы¬ступления русских оперных звезд, от Шаляпина до Марии Кузнецовой, русские немые фильмы, снятые на студии «Альбатрос» в Монтрейе, с Натальей Кованько и Иваном Мозжухиным в главных ролях, спектакли «Художественного театра», кабаре «Летучая Мышь» Никиты Балиева, русские «Кутюры» — Дома моды, за которыми стояли самые громкие аристократические титулы, от Романовых до Трубецких, шесть тысяч русских такси, многочисленные кондитерские, магазины кустарных промыслов, русские газеты и книжные магазины — все это давало почву для подъема и расцвета эмигрантской русской культуры, которыми нельзя было не гордиться, приняв во внимание все тяжести быта и пережитые в России годы.
В 1924 году два русских придворных повара — Алексей Васильевич Рыжиков и Федор Дмитриевич Корнилов — получают высочайшие награды «Первых кулинаров Франции», русские рестораны по праву могут гордиться первоклассной кухней. Множество замечательных артистов старой России находят себе работу в парижских кабаре — Кремер, Вертинский, Массальская, Полякова, Морфесси, Северский, Адорель, Бемер, Бразин, Хан-Мануков — и их число все возрастает.
История русских парижских кабаре в основном дошла до нас благодаря замечательному исследованию Константина Казанского, болгарского певца, приехавшего в Париж в 1971 году и заставшего в живых еще многих из плеяды русских артистов той героической поры. Его книга «Русское Кабаре» вышла по-французски и стала важным источником всех подробностей на эту богатейшую тему. Кульминацией успеха эмигрантов было открытие в 1926 году в Париже, на авеню Рашель, роскошного кабаре «Казанова», названного в честь знаменитого одноименного немого фильма, с Иваном Мозжухиным в главной роли, о котором немало пишет в своих воспоминаниях Людмила Лопато. Коронованные монархи, звезды Голливуда и сильные мира сего стре¬мились в «Казанову» — лучшее парижское кабаре 1920-х годов, где выступали не только русские, но и знаменитые французские певцы той поры. Невиданный успех «Казановы», вслед за тем, разделила «Шехерезада», открытая Сергеем Ипполитовичем Нагорновым, по совету княгини Долгорукой, на Рю де Льеж, дом № 3, 3 декабря 1927 года. Она была так названа в честь балета Михаила Фокина, который показывала с ошеломляющим успехом Дягилевская труппа еще в 1910 го¬ду. Гаремная атмосфера кабаре была создана декоратором Билинским и до сегодняшнего дня является одним из ярчайших памятников эмигрантского искусства в Париже. Управление «Шехерезадой» было поручено полковнику Дмитрию Дмитриевичу Чихачеву, который поставил дела кабаре на недосягаемую высоту. «Шехерезаде» посвятил главу своего романа «Триумфальная арка» Эрих-Мария Ремарк.
На волне этого успеха в Париже открылось около 100 русских эмигрантских ресторанов. В 1927 году в Париж эмигрирует семья цыган Димитриевичей, начавшая играть огромную роль в жизни ночного Парижа. Дела стали портиться осенью 1929 года, после невероятного нью-йоркского краха на Уолл-стрит, повлекшего за собой финансовые трудности во всех странах Европы. Многие рестораны и кабаре разорились в одночасье. Даже «Казанова» разоряется в 1931 году, потом вновь открывается, но, увы, сгорает во время пожара 13 января 1939 года.
Вероятно, одним из самых больших потрясений русской эмиграции начала 1930-х годов было убийство президента Французской республики Поля Думера русским эмигрантом Павлом Горгуловым 6 мая 1932 года, во время вернисажа художественной выставки. Не вдаваясь в причины этого террористического акта и его истинные движущие силы, становится ясно, почему Франция вдруг охладела ко всему русскому и эмигрантскому. К этому печальному событию добавился осадок от двух организованных ГПУ в Париже исчезновений лидеров «Белого Движения» — генералов Кутепова и Миллера. Для того, чтобы придать своим заведениям более европейский характер, многие русские рестораны «офран¬цузились» и сменили вывески на менее экзотические. К тому же большая часть артистов кабаре, бывших знаменитостями еще в России, стали уставать и стареть. Это же происходило и со многими другими деятелями русского искусства: наступила тяжелая пора трауров и расставаний. В 1929 году в Венеции умирает Дягилев, в 1931 году в Гааге — Анна Павлова, в 1934 году Париж покидает Вертинский, в 1936-м в Нью-Йорке умирает Никита Балиев. Вторая Мировая война тем более внесла ухудшение ситуации в положении эмигрантских ресторанов и кабаре. Париж был оккупирован немецкой армией 14 июня 1940 года, и первое время исполнение песен по-русски было вовсе запрещено оккупационными властями. Затем некоторые из уцелевших русских ресторанов продолжают работу, но меняют репертуар, согласно новым требованиям. На войне как на войне. В 1945 году в Париже умирает Нюра Массальская. Через год, прямо на сцене, во время выступления, — Ашим Хан Мануков, в Америке — Настя Полякова, вслед за сестрой и Дмитрий Поляков. Общая картина жизни русских кабаре сильно меняется, и ее последующая судьба детально описана в воспоминаниях Людмилы Лопато.

В заключение мне хочется добавить собственные впечатления от моей первой встречи с Людмилой Лопато.
Приехав в Париж 1 июня 1982 года, я совсем не представлял, что такое «русские рестораны». Музыкальные кассеты и советские фильмы, вроде «Бега», ясной картины не давали. Приятельница посоветовала мне устроиться на работу в русскую блинную на Монпарнасе, которую держал эмигрант из Баку. Эта работа мне пришлась не по душе, и я быстро нашел другую — декоратором в театре, что было и остается моей основной профессией. Однажды, около 1986 года, крупный париж¬ский предприниматель русского происхождения Владимир Рэн, для племянницы которого, юной принцессы Наташи Строцци-Гвиччардини я делал костюмы во Флоренции, пригласил меня в ресторан Людмилы Лопато, возле Елисейских полей. При этом он предупредил, что дело ее — самое прекрасное из всех русских ресторанов мира. Мы подъехали к большому красному тенту, на котором было написано «У Людмилы», и вошли сквозь густые бархатные занавески.
Сразу после гардеробной нас встретила невысокая дама без возраста, роскошно одетая во что-то длинное и мерцающее, в пестрой расшитой цыганской шали с кистями и увешанная эффектными драгоценностями. От нее исходило такое невероятное женское обаяние, перед которым устоять не мог никто и никогда. Нежным бархатистым голосом она приветствовала нас словами: «Как давно вы ко мне не заходили!» Официант Федор усадил нас на бархатный пурпурный диван, и я смог разглядеть на стенах этого удивительного ресторана многочисленные пейзажи XIX века. Я помню также три или четыре вещи работы Эрте, русского художника в Париже, с которым я в те же годы познакомился. Атмосфера была наполнена ощущением тепла, с примесью аромата ностальгии и еще чего-то неуловимо душевного.
Ужин был в разгаре, когда Людмила села за рояль. Ее общение с публикой было великолепным. Перемешивая поочередно «песни грусти и веселья», она неизменно удостаивалась бурных аплодисментов, при этом произнося: «Какая публика, просто замечательно!» Все были так счастливы и так веселы от шампанского, что не грустили даже при получении счета. Это было великолепно!
С тех пор каждый раз поход к Людмиле становился для меня праздником. Помню Пасхальный ужин у нее с хореографом Валерием Пановым и Машей Зониной. Помню ужин с принцессой Ириной Строцци, с ее мамой певицей Натальей Рэн и Владимиром Деревянко.
Для меня лично 1980-е годы были незабываемой эпохой в Париже, которые шли под звуки песен Людмилы Лопато. Тогда я впервые купил ее кассету и влюбился в этот голос. Ее романсы «Я слушаю тебя внимательно и чутко», так же, как и «Твои глаза зеленые», в исполнении Людмилы Лопато стали для меня настоящим утешением в трудные минуты, когда о приезде в Россию мы и помышлять не могли.
Одно время в те же годы я писал статьи об эмиграции и эмигрантах для парижской газеты «Русская мысль». Задумав написать работу о театре эмиграции, я отправился к Людмиле Лопато в ресторан днем, в неурочный час, с тем, чтобы записать ее воспоминания. Увы, она была тогда страшно занята своим делом. Но и по коротким рассказам я понял, что в ее воспоминаниях есть материал на целую книгу. А потом Людмила Ильинична переехала в Канны. Мы не потеряли связи. Первое время я навещал ее с друзьями из Ниццы, потом с Владимиром Рэном, а после кончины ее мужа Джонни я предложил, дабы развеять грусть, написать, вместе со мной, книгу — ту, которая перед вами.
Долгие дни просиживали мы на террасе с видом на сад с пальмами в ее Каннской квартире. С диктофоном в руках, мы попивали чай с пирожками из русской кулинарии, перескакивая от одной эпохи к другой, пока, наконец, много месяцев спустя, наша общая работа не выстроилась в цельный рассказ.
На помощь приходила замечательная Мила, родственница Людмилы, помогавшая мне, будучи уже в Париже, дополнить и развить воспоминания. И, конечно, в Москве, нашим верным союзником в работе над этой книгой стала талантливая журналистка и чуткий человек Елена Дьякова. Без ее редактуры и ценнейших дополнений при составлении комментариев эта книга, вероятно, никогда не попала бы на редакторский стол к Игорю Захарову, взявшего на себя самоотверженный труд публикации этой книги.
В подборе иллюстраций, кроме личного архива Людмилы Ильиничны Лопато в Каннах, мы использовали ценные дополнения из нью-йоркского архива ее сына Делано Гарвича и мои собственные парижские архивы.
Спасибо вам всем, подарившим русскому читателю книгу, полную любви, радости и ностальгии!

Александр Васильев
Париж — Сидней
26 сентября 2002 года

ИСТОЧНИК: http://www.zakharov.ru/index2.....ght=400

Я родилась в стране, которой нет. Увы, уже много лет нет на картах. Она есть лишь в моей памяти. Страна эта называлась Маньчжурией.
За свою жизнь я сменила много стран и городов.
Долго жила в Париже. Несколько лет в Нью-Йорке и в Голливуде.
А теперь живу в Департаменте Приморских Альп, на Юге Франции, в Каннах.
По крови я караимка. Но город Харбин, где я родилась, моя семья, уклад ее жизни, мысли и принципы, мое образование — все было исконно русским.
И вся моя жизнь неотделима от русского театра, русской музыки, русской песни.

Я застала на свете последнее поколение русских девятнадцатого века — промышленников, офицеров, прямых и сдержанных гимназических учителей, восторженных гувернанток, престарелых Великих князей, известных меценатов и филантропов, таких, как мои старшие парижские друзья семья Щукиных и Альма Эдуардовна Полякова, примадонн Мариинской Императорской сцены Матильду Кшесинскую и Медею Фигнер, учившую меня искусству пения.
Я помню многих людей Серебряного века — таких, как князь Феликс Юсупов, князь Сергей Волконский, директор Императорских театров и директор Русской консерватории в Париже (там я училась); помню таких легендарных людей, как Анна Павлова, Шаляпин, Добужинский, Иза Кремер, Вертинский, Тэффи, Вячеслав Туржанский и Наталия Кованько, актеры Художественного Театра Александр Вырубов, Поликарп Павлов, Вера Греч.
Я хорошо знала людей первой русской эмиграции, к которой сама принадлежала по рождению, обстоятельствам образа действия и особому духу, — декоратора Эрте, Сержа Лифаря, артистов эпохи «Русского Балета Монте-Карло» Ирину Баронову, Тамару Туманову, Давида Лишина. Знала я знаменитых русских манекенщиц и красавиц эпохи «ар деко» — графиню Лизу Граббе, Тею Бобрикову, Ариану Гедеонову, Кису Куприну.
Я видела Голливуд в эпоху его величия, в 1940-х го¬дах. Встречала Грету Гарбо, Ингрид Бергман, Мишель Морган, Луиса Бунюэля. И, конечно, «русских голливудцев» — Анну Стен, Марию Успенскую, Акима Тамирова, продюсера Бориса Мороза.
В послевоенном Париже я пела в кабаре «Казанова» и «Динарзад». Потом несколько десятилетий владела рестораном «Русский Павильон». Он был очень любим в Париже шестидесятых—девяностых годов. К нам приходили Джина Лоллобриджида, Софи Лорен, Роми Шнайдер, Марина Влади, Анна Маньяни, Шарль Азна¬вур, Шон О’Коннери, Карл Лагерфельд. И русские эмигранты «третьей волны» — Наталья Макарова, Галина Вишневская, Мстислав Ростропович, Рудольф Нуреев, Александр Галич, Олег Целков.
В «Русском Павильоне» кутили аристократы, носители древнейших европейских и азиатских фамилий, — Бурбоны, Полиньяки, принцессы Монако и Саудов¬ской Аравии, бывшая шахиня Ирана.

Моя жизнь удивляет меня саму — так много стран, театральных залов, гостиных, ночных ресторанов и кабаре пересекла линия моей судьбы! Так много было встреч! Так много незабываемых, гордых и блистательных, человеческих лиц! Так много радости... Впрочем, и печали.
Прежнюю Россию я знала только понаслышке. Новая, советская Россия не стояла у меня за спиной, — в отличие от тех, кто в ней родился, — вечным укором. Иногда я говорю с улыбкой, что кажусь сама себе, где бы ни жила и что бы ни делала, декоративным элементом «стиля рюсс», этаким огненным завитком на шелковой шали.
Но я никогда не прилагала усилий, чтоб стилизовать этот «стиль рюсс»! Возможно, он просто был моей сутью и судьбой. Хотя жизнь я прожила вдали от России.
В советской России я бы, верно, прожила эти десятилетия в совершенно ином стиле. Однако — у каждого линия судьбы пролегает именно так, как судьбою прочерчена.

Теперь, когда родина моей матери и моего отца вновь действительно стала частью общего мира, — я хочу рассказать еще одному поколению соотечественников, русским Третьего Тысячелетия, о моей судьбе, со всеми ее географическими зигзагами, победами, печалями, романами. О том «русском рассеянии», которое в прошлом веке было неотъемлемой частью мира, — точно тень России, отброшенная на прочие пять шестых света.
Уверяю вас, эта тень «страны, которой нет», была заметна миру!
Поведу свой рассказ по порядку, с самого начала...

По Маньчжурской равнине течет река Сунгари, приток Амура.
Маленький город на курьих ножках, неодетый, необутый. Холод, пыль, беднота... И военно-полевой лазарет княгини Кропоткиной: неустроенный Харбин — место его дислокации. Привозят новых и новых раненых. Идет Русско-Японская война.
В Харбине живет и моя мама, Зинаида Михайловна Шпаковская. Мама родилась во Пскове, в генеральской семье, в 1877 году. Их было шесть человек детей: Елизавета, Юлия, Ольга, Мария, Зинаида и брат Аркадий.
Они рано и неожиданно лишились отца.
Молодой генерал, играя в саду с детьми, упал с качелей. Ударился о землю виском. Смерть его, на глазах у маленьких дочерей, была мгновенной.
Семья моей мамы и прежде была дружной. Но горе и раннее сиротство очень их сплотили. Пять сестер и брат сохранили эту детскую близость на всю жизнь.
Судьбы им — как всем русским этого поколения — выпали разные. Одна сестра моей матери была врачом, другая — писательницей. А третью, монахиню, большевики во время революции бросили в кипяток...

В годы Русско-Японской войны моя мама окончила Высшие медицинские курсы, чтобы стать сестрой милосердия в лазарете княгини Кропоткиной. В тот день, когда их эшелон уходил на Дальний Восток, мой будущий отец тоже пришел на вокзал — проститься с друзьями, отбывающими в действующую армию.
Он увидел маму. И влюбился.
Через несколько месяцев отец решил пожертвовать для солдат вагон муки и табака. Не выдержал — и сам поехал с этим грузом в Харбин.

Там уже насчитывались тысячи русских переселенцев всех сословий. Датой основания города принято считать 1898 год. В 1895-м было подписано русско-китайское соглашение о строительстве Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), пересекшей всю Маньчжурию с запада на восток, с новой линией, ведущей на юг, до Порт-Артура. Вскоре люди потянулись со всех концов Империи — строить русский город на китайской земле.
Там, еще до окончания войны, мои родители поженились. Они остались в Маньчжурии после заключения Портсмутского мира, стали пионерами нового города, в котором создавали и свое дело, и свою семью.

Когда я вспоминаю маму и отца, всегда приходит в голову определение «люди стиля модерн». Не только потому, что в этом стиле, в духе 1900-х, был обставлен родительский дом в Харбине, элегантный и многолюдный дом моего детства, с огромной залой для приемов, концертами, музыкальными вечерами. И не только потому, что в этом доме встречались коммерсанты, актеры и музыканты, немцы и англичане, приезжавшие в Маньчжурию, служащие КВЖД (на моей памяти, в конце 1920-х, многие из них были уже «совет¬скими»). Слуги китайцы и восточные вещицы делали наш дом в Харбине весьма экзотическим. Рождествен¬ским праздникам — а у нас бывали замечательные ел¬ки! — это придавало сказочный колорит.
Постоянное присутствие в доме ярких и деятельных людей, открытость русской колонии Харбина всему миру, ощущение близости Японии и Китая, Индии и Америки, тесные контакты с Европой, интерес ко всем новинкам Старого Света — все это было очень в духе России начала ХХ века. В Харбине вы повсюду ощущали энергию стремительного развития молодого русского города.

В стиле «модерн» одевалась мама, когда я была ребенком. Она очень любила нарядные платья: помню, сколько сундуков семья Лопато погрузила на пароход «Рашпутана» летом 1929 года, покидая Харбин. И это при том, что основные вещи оставались в доме!..
Но и в этих струящихся шелках лиловых, зеленых, оливковых и палевых тонов, в широкополых шляпах, в хитонах, в драгоценных вещицах тонкой работы, подражающих ветвям, цветам, струящимся листьям, замершим на миг бабочкам и стрекозам, — она, мама, оставалась весьма энергична, полна жизни, отличалась необычными для дам той поры взглядами.
Хозяйка большого дома и мать троих детей, она считала, что у женщины должно быть какое-то свое дело. И сумела найти его — что, впрочем, было нетрудно, при ее медицинском образовании и опыте сестры милосердия военно-полевого лазарета.
Союз моих родителей — слияние в генах и семейных воспоминаниях духа псковской усадьбы, мягкого уюта, обаятельного здравомыслия дворянской интеллигенции и личной предприимчивости, энергии, опыта моего от¬-ца — был очень в стиле России начала ХХ века. Может быть, причина тому — любовь к родителям, но мне такое сочетание представляется идеальным. Вот это я и называю для себя «люди стиля модерн».
Только не надо путать модерн с декадансом! Декадентского духа в нашем доме совсем не было: родители мои обладали достаточно сильным чувством юмора. И потому им претили демонизм и высокопарность.
На высокопарность и демонизм у них просто-напросто не было времени. Мой отец, Илья Аронович Лопато, был, несмотря на свою молодость, опытным экспертом турецких табаков. Свое табачное дело он основал еще в 1898 году, в России. Затем решил рискнуть и открыл фабрику в Харбине. Дела пошли так успешно, что через несколько лет крупный концерн «British American Tobacco Company» предложил отцу партнерство. Фабрика после этого разрослась, на ней были заняты две тысячи работников.
Отец отличался замечательным умением разговаривать с рабочими. Какие бы стачки ни гремели в Харбине, папа выходил из конторы к «своим», выслушивал их требования — и всегда умел найти золотую середину.
А мама открыла врачебный кабинет, еще до того, как отец построил фабрику. Она принимала всех, ее часто ждала большая очередь пациентов. Не раз отец, идя мимо, спрашивал у бедных старушек, стоявших в этой очереди: «Не помочь ли вам купить лекарства?»
Старушки отвечали: «Не надо, барин, докторша нам все даст».

Шли годы. Харбин стал городом со своим Железнодорожным Собранием, Оперой и драматическим театром, с церквями, гимназиями, блестящими магазинами.
Перед началом Первой мировой войны население города составляло почти сорок тысяч человек — и 90% из них были русскими! После Гражданской войны население Харбина пополнилось бывшими колчаковцами, уцелевшими остатками добровольческих полков и многими тысячами образованных и предприимчивых, иногда от отчаяния, беженцев из советской России. Помнится, позже одна из театральных трупп города даже поставила комическую феерию «Беженцы всех стран» — хотя, воистину, то была комическая феерия сквозь слезы!
Так или иначе, к началу 30-х годов в Харбине проживало уже свыше ста тысяч русских.
Задолго до этого мой отец стал директором банка, председателем караимской общины города, членом Биржевого комитета, членом совета Политехнического института, попечителем гимназии. Он состоял в правлении шестнадцати общественных организаций.
В те же самые годы в семье Ильи и Зинаиды Лопато родился первенец, Миша, а через пять лет второй мой брат, Володя. И самой последней, младшей и единственной девочкой, на свет явилась я.

Комментарии

Караимы — потомки древних тюркских племен, входивших в состав Хазарского каганата, живущие преимущественно в горной части Крыма.

Семья Щукиных — Надежда Афанасьевна Щукина, урожд. Миротворцева, и Ирина Сергеевна Щукина, вдова и дочь Сергея Ивановича Щукина (1854—1936), одного из четырех знаменитых московских братьев-коллекционеров. Его собрание французской живописи конца Х1Х — начала ХХ вв. — одна из первых и лучших в мире коллекций живописи импрессионизма и постимпрессионизма. Собрание было открыто для осмотра в 1907 г., после душевного потрясения, пережитого С.И.Щукиным ввиду неожиданной смерти его первой жены. Экспозиция «Щукинской галереи» повлияла не только на развитие русской живописи 1910-х гг., но и, например, на концепцию философии культуры Н.А.Бердяева. В ноябре 1918 г. коллекция Щукина была национализирована декретом СНК. Вскоре С.И.Щукин с семьей выехал в эмиграцию.

Альма Эдуардовна Полякова — представительница династии московских банкиров, промышленников, строителей железных дорог. Яков Соломонович Поляков (1832—1909), финансист, учредитель Азовско-Донского Коммерческого банка, Донского земского банка и др. Не меньшей известностью в деловых кругах России пользовались его братья: Самуил Соломонович (1836—1888), подрядчик Козлово-Воронежско-Ростовской, Курско-Харьковско-Азовской и других железных дорог, и крупный финансист, основатель Московского Земского банка Лазарь Соломонович (1842—1927).

Медея Фигнер — Фигнер, урожденная Мей, Медея Ивановна, певица (меццо-сопрано). Итальянка по рождению, начала оперную карьеру в 1877 г. Затем, до 1912 гг., ведущая солистка Императорского Мариинского театра. Первая исполнительница партий Лизы («Пиковая Дама»), Иоланты, Кармен на русской сцене. С 1889 г. — жена Н.Н.Фигнера, знаменитого тенора Мариинской оперы. В 1923 г. оставила сцену, преподавала. С 1930 г. жила в Париже. См. подробнее: Медея Фигнер. Мои воспоминания. СПб., 1912.

Князь Феликс Юсупов — Юсупов Феликс Феликсович (1887—1967), блестящий петербургский денди Серебряного века, меценат. В декабре 1916 г. стал одним из организаторов и участников убийства Григория Распутина, почитая это патриотическим долгом, после чего уехал за границу. В Париже, в 1924—1931 гг. руководил, совместно с женой, И.А.Юсуповой (урожд. Романовой) Домом моды «Ирфе», создал фарфоровые мастерские, привлек к работе над «юсуповским фарфором» лучшие художественные силы русской эмиграции. Оставил яркие воспоминания (М., «Захаров», 1998 и переиздания).

Князь Сергей Волконский — Волконский Сергей Михайлович (1860—1937), видный театральный деятель, художественный критик, мемуарист, теоретик ритмической гимнастики. В 1899—1901 гг. — директор Императорских театров. Эмигрировал в 1921 г. В 1936—1937 гг. был директором Русской консерватории в Париже. Автор многих книг, в том числе мемуарных («Родина» переиздана «Захаровым» в 2002 г.).

Анна Павлова — Павлова Анна Павловна (1881—1931), балерина.

Шаляпин — Шаляпин Федор Иванович (1873—1938), певец (бас).

Добужинский — Добужинский Мстислав Валерианович (1875—1957), художник, член объединения «Мир Искусства», книжный и журнальный иллюстратор, сценограф многих спектаклей Московского Художественного театра, «Русских сезонов» С.Дягилева в Париже. Эмигрировал в 1924 г.

Иза Кремер — Кремер Иза Яковлевна (1890—1956), певица (сопрано), автор и испольнительница песен в стиле «шансон» — жеманных, романтичных, весьма популярных у широкого слушателя 1910-х—1930-х гг. С 1914 г. выступала в Одессе, главным образом в оперетте. С 1919 г. в эмиграции. Концертировала в городах Европы, центрах русской эмиграции. Последние годы жизни провела в Аргентине.

Вертинский — Вертинский Александр Николаевич (1889—1957), артист, поэт, композитор, мемуарист. Эмигрировал в 1920 г. В 1943 г. вернулся в СССР.

Тэффи — Бучинская, урожденная Лохвицкая, Надежда Александровна, псевдоним Тэффи (1872—1952), прозаик, поэт, драматург. С 1910 г. сборники ее юмористических рассказов и новелл пользовались огромной популярностью. В то же время Тэффи как стилиста высоко ценили И.Бунин, А.Куприн, М.Зощенко. С 1920 г. в эмиграции (ее путь в Европу из Москвы, через почти всю Россию, охваченную Гражданской войной, описан в книге «Воспоминания» (1931). Новеллы Тэффи 1920-х—1940-х гг. создают яркий мозаичный портрет «русского Парижа».

Вячеслав Туржанский — Туржанский Виктор (или Вячеслав), отчество не установлено (1891—1976), киноактер, режиссер, сценарист. Снимался с 1912 г., дебютировал как режиссер в 1914 г., с 1920 г. в Париже, работал в группе Ермольева, был сорежиссером фильма А.Ганса «Наполеон» (1927). С 1938 г. в Германии, с 1957 г. в Италии.

Наталия Кованько (1899—1974), киноактриса. В 1918 г. стала женой Туржанского, вместе с которым эмигрировала в 1920 г. С успехом сыграла главные роль в его фильмах парижского периода «Прелюд Шопена», «Песнь торжествующей любви» (по И.Тургеневу,1923), «Шехерезада. 1001 ночь» (1925), «Прелестный принц» (1925), «Мишель Строгов» (по роману Ж.Верна, с И.Мозжухиным в заглавной роли), «Замаскированная дама» — и в более поздних немецких и испанских кинолентах Туржанского. Славилась красотой. Уйдя из кинематографа, продолжала жить в Париже.

Александр Вырубов — Вырубов Александр Александрович (1882—1962), актер, в М.Х.Т. и его студиях работал с 1912 г. С 1922 г. — в эмиграции. Участник Пражской (Берлинской) труппы М.Х.Т. В 1920-х гг. выступал в «Театре русской драмы» в Париже, игравшем на сцене Театра Шатле.

Поликарп Павлов — Павлов Поликарп Арсеньевич (1885—1974), актер М.Х.Т. в 1908—1922 гг., член Пражской труппы. Был организатором нескольких русских театральных трупп. Снимался в фильмах «Раскольников», «Шехерезада», «Идиот», «Монпарнас, 19» и др.

Вера Греч — Греч Вера Мильтиадовна, настоящая фамилия Кокинаки (1893—1974), артистка 1-й студии М.Х.Т., в 1919 г. уехала за границу, играла в Пражской труппе, некоторое время жила в Белграде. Позднее, в Париже, вместе с мужем, П.А.Павловым, ставила русскую классику («Женитьба», «Ревизор», «Власть тьмы», «Вишневый сад», «Дядя Ваня»), продолжая играть на сцене, реализуя свое замечательное дарование характерной актрисы, занималась подготовкой молодых актеров, преподавала в Консерватории им. С.Рахманинова.

Эрте — Роман Петрович Тыртов (1892—1990), художник, график, сценограф, модельер. Потомок старинного дворянского рода, сын адмирала. Уехал из Петербурга в 1912 г., окончив гимназию, в Париж. С 1913 г., работал в Доме моды Поля Пуаре, ведущего европейского модельера предвоенной эпохи. В 1920-е гг. — один из ведущих художников стиля «ар деко» (эскизы тканей, костюмов, аксессуаров и др.). Создавал костюмы для Анны Павловой, Мата Хари, Лилиан Гиш, спектаклей мюзик-холла «Фоли-Бержер». В 1925 г. первым из европейских художников по костюму приглашен в Голливуд, на студию «Метро Голдвин Майер». В 1925—1937 гг. выполнил более ста обложек для журналов «Харперс Базар» и «Вог», сделав их новым феноменом искусства. В 1940-х—1960-х гг. — скульптор, график (автор знаменитых серий «Цифры» и «Алфавит»), сценограф (в частности оформлял балеты Ролана Пети с Зизи Жанмер). В начале 1970-х, в эпоху нового интереса к «ар деко», достиг мировой известности.

Серж Лифарь — Лифарь Сергей Михайлович (1905—1986), танцовщик, балетмейстер, педагог. В эмиграции с 1923 г. В середине 1920-х — ведущий солист «Русского балета» Дягилева. С 1929 г. — ведущий солист балета парижского театра «Гранд Опера», позднее его главный балетмейстер, создатель 200 балетов, автор 25 книг о танце, основатель Парижского института хореографии и Университета танца. См. его воспоминания «Дягилев и с Дягилевым» (М.: АРТ; Русский театр, 1994).

«Русский балет Монте-Карло» — труппа была основана в 1932 г. полковником де Базилем (В.Г.Воскресенским) и Рене Блюмом. Эта антреприза унаследовала часть труппы Дягилева, декорации и костюмы его постановок, отчасти и артистическую традицию дягилевского «Русского балета»; в 1936 г. разделилась на две труппы: «Русский балет полковника де Базиля» и «Русский балет Монте-Карло» Рене Блюма.

Ирина Баронова — Баронова Ирина Федоровна (р. 1919), одна из трех «бэби-балерин» младшего поколения первой руской эмиграции, открытых Дж.Баланчиным в начале 1930-х гг. Дебютировала в 1932 г. в «Русском балете Монте-Карло». С 1940 г. Оставила сцену в 1946 г. Вице-президент Королевского хореографического общества Великобритании, попечительница Королевского хореографического училища Австралии.

Тамара Туманова — настоящая фамилия Борецкая-Хазидович Тамара Владимировна (1919—1976), балерина, киноактриса. Ученица О.Преображенской. С 1932 г. солистка «Русского балета Монте-Карло». Редкостная красота принесла ей прозвище «черная жемчужина». Позже выступала во многих труппах, исполняла главные партии в балетах Мясина, Баланчина, Лифаря. С 1939 г. в США. В 1943 начинает карьеру киноактрисы, продолжая танцевать. В 1966 г. снялась у Альфреда Хичкока в фильме «Разорванный занавес» (ее партнерами были Джули Андрюс и Пол Ньюмен).

Давид Лишин — настоящая фамилия Лихтенштейн (1910—1972), танцор и хореограф. Учился в Париже у Любови Егоровой и Брониславы Нижинской, затем танцор трупп Иды Рубинштейн и Анны Павловой. В 1932—1941 гг. выступал в «Русском балете Монте-Карло» (как хореограф поставил балеты «Франческа да Римини» (1937), «Кадетский бал» (1940) и др. В 1941 г. уехал в США вместе с женой Татьяной Рябушинской. Выступал в Американском Театре Балета, исполнял главные партии в постановках М.Фокина, ставил спектакли в Париже, Лондоне, Буэнос-Айресе. В 1953 г. совместно с Т. Рябушинской создал в Лос-Анджелесе школу танца и учредил балетный фонд.

Лиза Граббе — княгиня Белосельская-Белозерская Елизавета Николаевна, урожденная графиня Граббе (1893—1982), парижская манекенщица 1920-х гг.—1940-х гг., ведущая модель в Домах моды «Молине» и «Бальмен».

Тея Бобрикова — Бонне, урожденная Бобрикова, Екатерина Николаевна (1909-?), дочь полковника лейб-гвардии, крестница Николая II. В конце 1920-х — начале 1930-х гг. парижская манекенщица, ведущая модель Дома моды «Ланвен». Затем хозяйка Дома моды «Катрин Парель» в Париже.

Ариадна Гедеонова — прославленная парижская красавица 1930-х—1940-х гг., победительница конкурса красоты «Мисс Россия» 1938 г., впоследствии журналистка.

Киса Куприна — Куприна Ксения Александровна (1908—1981), дочь писателя, парижская манекенщица и киноактриса 1920-х—1930-х гг. В 1956 г. вернулась в СССР, где стала переводчицей, издала воспоминания «Куприн — мой отец» (М.,1971).

Мария Успенская — Успенская Мария Алексеевна (1876—1949), актриса. Училась в Варшавской консерватории, затем — в Москве, на Драматических курсах Адашева. Играла в провинциальных труппах, с 1911 г. в М.Х.Т. Участница легендарного спектакля Первой Студии М.Х.Т. «Сверчок на печи» (1914) и экранизации спектакля (1915). В 1916—1918 гг. снялась в нескольких фильмах. Участница гастролей Художественного театра по Америке в 1922—1923 гг., осталась в США. Вместе с Ричардом Болеславским руководила Американским Лабораторным театром, играла в бродвейских постановках. В 1929 г. открыла в Нью-Йорке свою театральную школу. В 1936 г. вновь начала сниматься в кино. После дебюта была номинирована на премию «Оскар». В фильме «Нашествие» сыграла мать главной героини, роль которой исполняла Грета Гарбо. В «Мосте Ватерлоо» с Вивьен Ли сыграла русскую преподавательницу балетной школы, в фильме ужасов «Человек-волк» — цыганку-прорицательницу (эта роль считается лучшей киноработой Успенской).
В декабре 1949 г. погибла при пожаре в своей квартире в Лос-Анджелесе. Об Успенской см., например, в воспоминаниях актрисы М.Х.Т. Веры Павловой: «Кое-кто из труппы остался в Америке, как Ричард Болеславский, ставший потом известным фильмовым режиссером. Осталась там и Мария Алексеевна Успенская (по прозвищу Маруча). Говорят, она имеет свою драматическую студию, ездит в собственном автомобиле и курит сигары. Мне смешно это себе представить, когда я вспоминаю Маручу — некрасивую, старообразную, очень маленькую и худенькую. Правда, она несомненно талантлива, а это главное». (Мемуары Веры Павловой. Публ. И.Л.Соловьевой. Диаспора: Новые материалы. Вып.2. — СПб., «Феникс», 2001, с.192).

Бывшая шахиня Ирана — Сорайя, в 1951—1958 гг. супруга шаха Ирана Мухаммада Реза Пехлеви, неизменный персонаж парижской светской хроники тех лет.

ИСТОЧНИК: http://www.zakharov.ru/compone....emid,56

Вскоре после моего рождения семья переехала в большой дом в Новом городе, на возвышенности, на южном берегу Сунгари. На двух пересекающихся проспектах, Большом и Вокзальном, кипела деловая жизнь, были лучшие магазины и кафе, красивые здания Русско-Азиатского и Русско-Китайского банка, Правления КВЖД, бывшего Гарнизонного собрания (похожего на крепостную цитадель, в стиле «ар нуво»), Московских Торговых Рядов, Акционерного Общества «Чурин и Ко» (на крыше которого была прелестная, почти сказочная круглая башенка с куполом), иностранных консульств...
Огромный храм японских синтоистов на Вокзальном проспекте занимал целый квартал! Впрочем, неподалеку располагались и лютеранская кирха, и католический костел, и армянский храм, и русская старообрядческая церковь, и буддийский храм Цзи-ла-сы, с драконами на черепичных крышах.
А на пересечении двух проспектов, на круглой площа¬ди, стоял бревенчатый Свято-Николаевский собор, вы¬строенный еще первыми харбинскими переселенцами.
Помню наш особняк, огромный фруктовый сад, теннисный корт, каток, турецкие бани и три маленьких отдельных домика для служащих. К нам из революционной России добралась младшая сестра мамы, Ольга Михайловна, с мужем и шестью детьми. Они разместились на первом этаже дома, где прожили много лет.
По российским понятиям о семейных отношениях того времени в переезде к нам тетушки, дядюшки, шести кузенов и кузин ничего из ряда вон выходящего не было. Хотя проблем, конечно, хватало.

По нашему саду гуляли белые барашки, мы почему-то называли всех их по имени-отчеству. Как-то раз вдруг степенная овца Мария Ивановна исчезла. Все дети в доме, числом девять человек, волновались два дня, расспрашивая всех, где же овца. Один из поваров наконец нехотя ответил: «Кажется, Марию Ивановну съели...»
С мамой, по крайней мере неделю, мы были холодны как лед.

Харбин моего детства — это и ледяные горки, и каток на Сунгари. Река была очень любима горожанами. Еще задолго до прихода русских маньчжуры дали ей имя Зунгари-ула — «Молочная река»: действительно, летом вода в реке была мутной, белесой. Китайское имя Сунгари переводилось весьма поэтично — «Река кедрового цветка».
Харбин моего детства — это и подружки, школа и музыка. У нас несколько раз менялись гувернантки. Была и «фребеличка» Анна Адамовна, выписанная родителями из Германии, чтобы учить нас немецкому (куда быстрей мы научили ее говорить по-русски), и энтузиастическая, полная идей Эмма Петровна — с ней мы увлеклись марионетками, спектакли в доме шли через день, и до сих пор не могу забыть, какое удовольствие я получала от домашнего кукольного театра! Самым большим горем и самым суровым наказанием за шалости для меня в ту пору были слова Эммы Петровны: «Сегодня в театр можешь не приходить».
Некоторое время спустя к нам поступила гувернанткой Вера Ивановна, вдова офицера-колчаковца, научившая меня петь самые первые мои романсы — «Молодушку» и «Мы встретились случайно, вдруг и странно...» Оба романса я пою до сих пор.
День был расписан по часам: занимались англий¬ским и французским, брали уроки танцев. С шести лет меня учила музыке изумительная харбинская пианистка Аптекарева, и уже в восемь лет я, как и другие ее ученики, играла на концертах в Железнодорожном Собрании.
Это были ответственные выступления: зал вмещал полторы тысячи слушателей!
А летом концерты «Желсоба» часто устраивались в саду.

У нас была устроена сцена для домашних спектаклей. Ставили мы «Золушку» и забытую теперь оперетту «Иванов Павел», любимую среди русских гимназистов, их школьным невзгодам и посвященную. В ней я изображала сторожа. Вся моя роль была в два слова — я звонила в колокол и говорила невероятно низким басом: «Пора вставать!..»
Позже я поступила в женскую гимназию М.А.Оксаковской — она располагалась на Вокзальном проспекте Нового города, в прекрасном, светлом и нарядном здании. По воскресеньям там собирались музыканты-любители, исполняли струнные трио, квинтеты, сонаты. Но увы! Гимназистки младших классов на эти вечера не допускались. Наши обязанности в гимназии Оксаковской, к сожалению моему, состояли отнюдь не в музицировании.
Математик, высокий, элегантный господин в очках — меня буквально презирал: ни малейшего таланта к арифметике, алгебре и физике у меня не было!
Зато стихи, все, что мы учили в гимназии, помню до сих пор.
По поведению мне довольно часто ставили «кол», потому что я всегда оказывалась заводилой всех шалостей, да еще иногда говорила друзьям: «Господа, пойдемте в синема! Все приглашены!»

Харбинские синема той поры назывались громко и завлекательно: «Театр Азия», «Атлантик», «Весь мир». Мы покупали шоколад и шли большой компанией смотреть старые комедии Макса Линдера или новые Чарли Чаплина. Однажды отец спросил: «Люсенька, это правда, что ты приглашаешь в синема всех друзей?»
Полная правда состояла в том, что иногда я приводила в синема полкласса.
Узнав это, отец засмеялся: «Ты — дорогая хозяйка».
Слова его были пророческими: приглашать друзей я люблю до сих пор.
Это оказалось моим призванием и делом жизни.

Когда я училась во втором или в третьем классе, в Харбине появился бандит Корнилов со своей шайкой (в основном в ней состояли грузины и осетины). Они наводили ужас на город, похищая детей состоятельных горожан. Банда, например, украла сына богатого коммерсанта Каспе — способного мальчика, которому прочили славу пианиста. Отец его отказался платить выкуп, надеясь на помощь полиции. Мальчику отрезали ухо и прислали отцу. Затем пришла вторая такая же посылка. Потом сын Каспе был бандой Корнилова убит.
За нас тоже боялись и потому возили в автомобиле. Наш «форд» еще был для Харбина редкостью. Боялись не напрасно: вскоре и моему отцу позвонили неизвестные и потребовали денег — иначе похитят нас. Отец ответил: «Вы знаете, что для меня дети важнее, чем деньги. Приходите ко мне в контору, мы договоримся». — «Как мы можем быть уверены, что вы не позовете полицию?»
Отец дал им честное слово. И они пришли. Во главе с самим Корниловым.
Я это помню хорошо: мы сидели дома и волновались. Бандиты потребовали какую-то очень большую сумму, отец сказал: «Таких денег у меня нет. Но сколько я могу, вам заплачу». Подумав, они сбавили цену... Потом отец сказал Корнилову: «Мне вас жаль, вы умный молодой человек. Если будете продолжать в том же духе — кончите на виселице». Корнилов ответил: «Господин Лопато, это мое дело, и оставим этот разговор».
Его действительно поймали и повесили через полгода.

В Харбине тех лет были чудный драматический театр и опера. Замечательные артисты приезжали к нам из России.
Харбинцы старшего поколения еще помнили концерты Анастасии Вяльцевой, прибывшей в Маньчжурию на гастроли в личном салон-вагоне. Городской легендой стал страусовый веер, поднесенный певице харбинскими слушателями: пятисотенный кредитный билет был приколот к каждому перу!
Театралы помнили приезд строгой Веры Коммиссаржевской — она посетила наш город незадолго до гибели от оспы на гастролях в Туркестане. Позже на брегах Сунга¬ри бывали и Федор Шаляпин, и Александр Вертинский.
Шли и балетные спектакли — и не только приезжих трупп. Мне в детстве более всего нравились балеты с участием Елены Михайловны Трутовской. Уже в 1926 го¬ду она давала сольные концерты в Харбине.
Родилась Елена Трутовская в 1901 году, в годы революции была солисткой Большого театра, затем эмигрировала в Маньчжурию. В Харбине она, помимо выступлений, держала школу танцев для детей и взрослых. Позже танцевала в Париже, училась у Ольги Преображенской, стала звездой в труппе балете «Стелла» русской балерины Натальи Евгеньевны Комаровой. «Стелла» блистала в «Фоли-Бержер» в сезон 1932/33 годов.
Трутовская была очень талантливая балерина, красивая и компанейская дама.
Артисты выступали и у нас дома: и Сергей Лемешев, начинавший в Харбине свою карьеру на сцене Русской оперы клуба Железнодорожного Собрания, и драматический тенор Александр Шеманский, который прославился в Харбине партией Канио в «Паяцах», и Зерянова (ее меццо-сопрано запомнилось мне в «Пиковой Даме»), и многие другие.
А еще я помню гастроли в Харбине Айседоры Дункан. Знаменитая «босоножка» уже пережила в ту пору расцвет своей карьеры...

Я очень любила приемы, которые устраивали родители, любила домашние концерты... Но терпеть не могла, когда меня, младшенькую, выводили в гостиную напоказ — нарядную, с большим розовым или голубым бантом!
Кто-нибудь из гостей всякий раз щипал меня за щечку со словами: «У, какая прелестная девочка!» Я делала реверанс и быстро убегала прочь.
Мне было тринадцать лет.

Комментарии

Лемешев — Сергей Яковлевич Лемешев (1902—1977), певец (лирический тенор), народный артист СССР, солист Большого театра.

«Фребеличка» — последовательница немецкого педагога Фридриха Фребеля, известного своими работами по педагогике дошкольного воспитания, разработкой идеи детского сада и методики работы в нем. Русские «фребелички» конца ХIХ — начала ХХ в., как правило, брали на свое попечение, в дневные часы, небольшую группу детей и уделяли особое внимание развивающим играм на воздухе.

Анастасия Вяльцева — Вяльцева Анастасия Дмитриевна, «Настя» (1871—1913), эстрадная певица, исполнительница русских и цыганских романсов.

Ольга Преображенская — Преображенская Ольга Иосифовна (1871—1962), танцовщица, педагог. В 1890-х—1900-х гг. солистка балета Санкт-Петербургского Мариинского театра. С середины 1910-х гг. преподавала классический танец. Ее последовательницей считала себя А.Ваганова. С 1922 г. Преображенская в эмиграции. В 1923 г. открыла в Париже балетную студию, где воспитала несколько поколений европейских танцовщиков. Преподавала танец до 89-летнего возраста.

«Фоли-Бержер» — парижский мюзик-холл, основанный в 1871 г. С 1918 г. — «Театр Фоли-Бержер», прославленный музыкальными спектаклями-ревю. Крупнейшие из многочисленных звезд «Фоли-Бержер» — Жозефина Бейкер, Мистангетт, Морис Шевалье.

Александр Шеманский — Шеманский Александр Леонидович (1900—1976), певец (тенор). Воспитанник Иркутского Кадетского корпуса, во время Гражданской войны был подпоручиком на Восточном фронте. Затем оказался в Харбине, где начал занятия вокалом у сопрано Осиповой-Заржевской, был солистом Харбинской оперы при Железнодорожном Собрании, гастролировал по Азии с итальянской оперной труппой «Капри». Исполнял партии Радамеса в «Аиде», Германа в «Пиковой Даме», Гофмана в «Сказках Гофмана», Герцога в «Риголетто», Хозе в «Кармен», Канио в «Паяцах».
В 1936 г. в Харбине дал совместный концерт с Ф.Шаляпиным. В 1940-х гг. пел в Шанхае и Харбине, после войны переселился в Индию, ставил оперные спектакли в Калькутте. В 1960-х гг. переехал в США, солировал в Казачьем хоре, гастролировал с ним по стране. В 1970-х гг. преподавал вокал в Лос-Анджелесе.

ИСТОЧНИК: http://www.zakharov.ru/compone....emid,56

Мой отец был хрупкого здоровья: много курил с ранних лет, легкие у него были, кажется, почти прозрачные, а одно — совершенно испорчено вечным никотином. Доктора посоветовали ему в 1929 году, весной, переехать в Европу, подальше от свирепого, то пыльного и ветреного, то слишком жаркого, харбинского климата.
Отец должен был до окончательного отъезда побывать по своим табачным делам в Японии и взял нас с собою. Из Токио и Кобэ мы лишь ненадолго, в последний раз, вернулись в Харбин.
Покидали ставшую нам совсем родной Маньчжурию вчетвером: родители, мой брат Володя и я. Старший, Миша, родившийся в 1909 году, учился тогда в Америке, в Колумбийском университете. В Шанхае семья села на огромный английский пароход «Рашпутана». Мы плыли целых тридцать два дня — через Гонконг, Сингапур, Сайгон, индийский порт Пенанг, по Суэцкому каналу, который пароходы в ту пору проходили очень медленно.
17 июля 1929 года — навсегда запомнила эту дату — по приглашению нашего капитана Ф.Г.Кадиза я выступала на музыкальном вечере, на палубе корабля, где играла на рояле «Тройку» Чайковского и пьесу норвежского композитора Кристиана Синдинга.
Я играла, а вокруг меня шумел океан...

Это было прекрасное плавание, в каждом порту, по всему миру нас встречали знакомые — чаще всего англичане, деловые партнеры моего отца.
В Марселе встретили нас друзья моих родителей, караимская чета Хаджаш, Шура и Вера. Первое, что поразило меня в Европе, — лошади!
Огромные! В Китае они низкорослые, почти как пони.
В те месяцы мне все казалось чудесным, волшебным!
Сняв в Париже квартиру на рю Шарль Грен, около авеню Фош, мы, благо наступал «бархатный сезон», отправились на Лазурный берег, в Жуан-ле-Пен. Русские друзья посоветовали нам поселиться в пансионе Винтерфельда. Туда приезжали весьма известные люди: кинозвезда Наталия Кованько, красавица Ольга Давыдова (супруга литератора Давыдова, правнука декабриста), Аничка — будущая жена художника Савелия Сорина ( в ту пору она была еще замужем за биржевым дельцом).
Все мы вскоре перезнакомились.
В пансионе по соседству жили артисты русского балета.
Среди них — очаровательная, веселая, обожавшая кошек Ольга Морозова. Позже Ольга стала женой казачьего сотника Василия Григорьевича Воскресенского, более известного как балетный импрессарио Полковник де Базиль.
Вместе с Ольгой на Лазурный берег в то лето приехала ее сестра, балерина Нина Вершинина. Она носила фамилию отца, в то время как Ольга сохранила фамилию матери. По совету Ольги Преображенской, учившей обеих танцу, сестры поступили так, чтобы их не путали на сцене.
Нина стала в тридцатые годы очень известной балериной неоклассического направления, музой хореографа Леонида Мясина. Именно под впечатлением ее прекрасных, таких пластичных рук Мясин создал два своих знаменитых «абстрактных» балета — «Фантастическую симфонию» и «Предзнаменования».
Во время Второй мировой войны красавица Нина жила в Рио-де-Жанейро, стала одной из основательниц бразильского балета и до самой смерти держала на краю знаменитого пляжа Копакабана свою балетную студию.
Другой «бэби-балериной» тех лет (и тоже обитательницей Жуан-ле-Пен летом двадцать девятого) была красавица Тамара Туманова, прозванная американским импрессарио Солом Юроком, впоследствии моим большим другом, «черной жемчужиной Русского балета». Эта «бэби» всегда появлялась на пляже и променаде в сопровождении мамы Евгении Хазидович-Борецкой. Тамара была армянско-польского происхождения, а вовсе не грузинской княжной Туманишвили, как многие думают. Со своей мамой жила там и Иоланда Ляка, приятельница тогдашней жены Чарли Чаплина.
В эту молодую блестящую летнюю балетную компанию входила также прелестная Ирина Баронова, дочь царского офицера, ставшего в Румынии, а потом и в США, известным театральным художником. Ирина тоже училась у Преображенской. Она потом вышла замуж за сына Станиславского. Одно время они жили в Сорренто и часто приглашали меня приехать к ним в гости.
Наконец, в том пансионе проводил лето Давид Лишин. Он вскоре стал мужем третьей русской «бэби-балерины» Татьяны Рябушинской, происходившей из семьи московских текстильных фабрикантов-миллионеров. Татьяна училась у Матильды Феликсовны Кшесинской и была гордостью ее школы. Давид уехал с ней впоследствии в Голливуд, где поставил хореографические номера к нескольким американским фильмам, работая с кинорежиссером Литваком.

Утром все мы встречались на пляже, днем шли есть мороженое в кафе «Пам-Пам». Мадам Давыдова заказывала самые дорогие сорта мороженого, но не могла с ними справиться и предлагала балетным мальчикам за ней подъедать... С шести до семи часов вечера танцевали танго и фокстроты под «живой оркестр» в саду или шли в синема под открытым небом смотреть фильмы с Ширли Темпл, Мэри Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Часто пели вместе. Мои друзья любили, когда я играла на рояле и пела. С постоянным успехом принимался романс «Мы только знакомы».
Со всем роковым шармом очень ранней и очень не¬опытной юности я пела: «Мне девятнадцать лет, а мне возврата нет, я прожила так много...» Это, как я понимаю теперь, очень забавляло моих слушательниц, действительно переживших многое.
Хотя, вероятно, широкие поля летних шляп скрывали не только их мимолетные улыбки, но и мимолетные слезы.
Мой старший брат Володя возмущенно спрашивал: «Как тебе не стыдно! Что ты пережила?! У тебя понятия нет об этом!»
Я начинала напевать в ответ: «Не ревнуй, были прегрешенья...»
«Мама, послушай, что она поет!» — кричал Володя в отчаянии.
Мама говорила: «Оставь Люсю в покое!»

В пансионе Винтерфельда в то лето жила и семья Гарвичей, владельцев кинофирмы «Луна-фильм», имевшей отделения в Марселе и Брюсселе, — Абрам Рафаилович, Тамара Аполлоновна и двое их детей, Наташа и Никита.
Никита носил короткие брюки и всегда, проходя мимо меня, краснел. А я всегда думала: «Какой красивый мальчик!»

Вернувшись из Жуан-ле-Пен в Париж, мы сняли пятикомнатную квартиру на авеню Шарль Флоке. Рядом с нами жили Наталия Кованько и ее муж, известный режиссер Туржанский. В кино работали и оба брата Наталии Ивановны. Много позже, в Риме, стал кинемато¬графистом и сын Туржанских.
Брат Наталии Кованько, Виктор, дружил с генералом Миллером, впоследствии выкраденным НКВД.
Туржанский обожал свою жену. Наталия Ивановна рассказывала, что в пору революции, в самые страшные и голодные месяцы, у них остался в конце концов один стул — всю остальную мебель они сожгли в печке-буржуйке. Галантно усаживая жену на этот единственный стул, придвинутый к обеденному столу, самоотверженный Туржанский почти каждый день говорил ей: «Ешь, Наташенька, а мне что-то сегодня не хочется».
Ее фотографии выходили невероятным тиражом в виде открыток. Наталию Ивановну рисовал Савелий Сорин (то был прекрасный пастельный портрет). В Париже Кованько была очень дружна с К.А.Коровиным — я часто видела его в гостях у нее и Туржанского. Видела я ее не раз беседующей и с А.Н.Бенуа.
Из разговоров Наталии Ивановны с мамой помню, что Коровин собирался написать мой портрет. Кованько полагала, что это необходимо сделать: «Красивая девочка. Надо обязательно написать».
Но я отнеслась к такой возможности легкомысленно, я почему-то никогда не стремилась позировать художникам. Поэтому портрета юной Людмилы кисти Константина Коровина в нашей семье нет, увы...

Комментарии

Литератор Давыдов, правнук декабриста — Давыдов Александр Васильевич (1881—1955), участник Русско-Японской войны и Белого движения, с 1920 г. в Париже, член правления Крымского землячества, сотрудник газеты «Возрождение», видный деятель масонских лож эмиграции в 1920-х—1930-х гг., с 1940 в США, сотрудник «Нового журнала» и «Нового русского слова», член правления Русского литературного кружка в Нью-Йорке.

Аничка, будущая жена художника Савелия Сорина — Сорин Савелий Абрамович (1878—1953), художник. Получил известность благодаря циклу акварельных и пастельных портретов знаменитых артистов, писателей, музыкантов, светских красавиц. Участвовал в выставках «Мира Искусства», был близок к кругу журнала «Аполлон» и посетителей кабаре «Бродячая Собака», дружил с С.Судейкиным и О.Глебовой-Судейкиной. Эмигрировал в мае 1920 г. В Париже и в США создал портреты Л.Шестова, М.Фокина, Н.Евреинова, Лилиан Гиш, Дж.Баланчина. В 1960-х гг. ряд его работ передан вдовой, Анной Степановной Сориной, в дар музеям СССР.

Ольга Морозова — Морозова де Базиль Ольга Александровна, урожденная Вершинина (1914—1993), балерина, ученица О.Преображенской, жена В.Воскресенского.

Воскресенский Василий Григорьевич — «Полковник де Базиль» (1888—1951), балетный импрессарио. Участник I мировой и Гражданской войн, казачий офицер, в эмиграции стал организатором русских концертов и спектаклей в Лондоне и Париже. После смерти С.Дягилева совместно с Рене Блюмом основал труппу «Русский балет Монте-Карло».

Нина Вершинина — (1910—1995), танцовщица, хореограф, педагог. Ученица Б.Нижинской, солистка труппы «Полковника де Базиля», где ею были созданы балеты на музыку Баха и Сибелиуса. Впоследствии преподавала в Аргентине, в Институте хореографии, ставила балеты на музыку Шопена, Равеля, де Фальи, Гершвина. В Бразилии руководила балетной труппой музыкального театра Рио-де-Жанейро, преподавала классический и современный танец. Ее последний балет «Трубы Апокалипсиса» на музыку Г.Берлиоза был поставлен в Рио-де-Жанейро за три месяца до ее смерти.

Леонид Мясин — Мясин Леонид Федорович (1895—1979), один из крупнейших хореографов ХХ века. В 1914—1928 гг. солист «Русского Балета» Дягилева и постановщик ряда спектаклей (в т.ч. «Треуголка» на музыку М. де Фальи со сценографией П.Пикассо, «Пульчинелла» на музыку Дж.Перголези — И.Стравинского, «Стальной скок» на музыку С.Прокофьева со сценографией Г.Якулова). Создал на сценах Западной Европы и США свыше 100 балетов, поражавших стилистическим разнообразием и блестящим освоением наследия разнородных культур. Балет «Предзнаменования» на музыку Пятой симфонии П.И.Чайковского был поставлен в 1933 г. в «Русском балете Монте-Карло». «Фантастическая симфония» на музыку Гектора Берлиоза — в 1936 г., в лондонском театре «Ковент-Гарден».

Сол Юрок — настоящее имя Гурков Соломон Израилевич (1888—1974). Покинув Россию в 1906 г., стал первым импрессарио, знакомившим США с русским искусством. Занимался организацией гастролей Шаляпина, Анны Павловой, известных балетных коллективов (как эмигрантских, так и труппы Большого театра), Г.Вишневской, М.Ростроповича.

Баронов — Баронов Михаил Федорович (1893—1952), художник, сценограф. Сын директора Императорских банков, участник I Мировой и Гражданской войн. С 1936 г. жил в США, сотрудничал с Американским Театром Балета, работал над оформлением постановок Л.Мясина, Дж.Баланчина, совместно с Марком Шагалом — над оформлением спектаклей в театре «Метрополитен Опера». В эпоху становления телевидения — главный художник по декорациям и костюмам телестудии CBS. 25 июня 1951 г. первой цветной телепередачей США стал специально созданный балет Баланчина в декорациях и костюмах Баронова.

Кинорежиссер Литвак — Литвак Анатолий Михайлович (1902—1974). В эмиграции с 1925 г. В начале 1930-х гг. снимает ряд фильмов в Германии, Франции, Великобритании. Широкую известность получает после фильма «Майерлинг» (1936) с Даниэль Даррье и Шарлем Буайе в главных ролях. С 1936 г. работает в США, в его фильмах снимались Клодетт Кольбер, Эдвард Робинсон, Хэмфри Богарт и другие звезды. Огромный успех имел его публицистический антифашистский фильм «Признания нацистского шпиона» (1939). В годы Второй мировой войны вступил добровольцем в армию США, участвовал в боевых действиях, получил звание полковника. В 1943—1944 г. автор документальных фильмов о войне, в т.ч. «Битва за Россию» (1944). Среди его послевоенных лент — «Анастасия» (1956; Ингрид Бергман, сыгравшая Великую княжну Анастасию Николаевну, получила за этот фильм премию «Оскар»), «Любите ли вы Брамса?» (1961; по роману Ф.Саган, с участием Ингрид Бергман, Ива Монтана и Энтони Перкинса), «Ночь генералов» (1967; с участием Омара Шарифа и Питера О’Тула) и др. Награжден призом Венецианского МКФ «За вклад в развитие киноискусства».

Ширли Темпл — Темпл Ширли (р.1928) — начала сниматься в кино в трехлетнем возрасте, в шесть лет получила «Оскара», была чрезвычайно популярна в 1910-х—1920-х гг.

Пикфорд Мэри (1893—1979) и Фербенкс Дуглас (1883—1939), звезды американского кино, муж и жена. М.Пикфорд играла преимущественно в мелодрамах, Д.Фербенкс — в приключенческих фильмах.

«Вам девятнадцать лет, а мне возврата нет...» — романс из репертуара Юрия Морфесси.

«Не ревнуй, были прегрешенья...» — цыганский романс XIX века. Автор неизвестен.

Семья Гарвичей, владельцев кинофирмы «Луна-фильм» — Гурвич Абрам Рафаилович (1890—1986), продюсер, режиссер. Гурвич (Гарвич) Никита Абрамович (псевд. Жак Дармон), кинорежиссер, продюсер, бизнесмен.

Генерал Миллер, впоследствии украденный НКВД — Миллер Евгений Карлович (1867—1939), генерал от кавалерии (1919), участник I Мировой войны и Белого движения.
С 1920 г. в эмиграции, главноуполномоченный по военным и морским делам генерала Врангеля в Париже (1920—1922), начальник штаба Главнокомандующего Русской армией (с 1922), руководитель РОВСа (1930—1937). 22 сентября 1937 г. был похищен советской разведкой в Париже, доставлен в Москву и расстрелян.

К.А.Коровин — Коровин Константин Алексеевич (1869—1939) — художник.

А.Н.Бенуа — Бенуа Александр Николаевич (1870—1960) — художник, теоретик и историк искусства, сценограф, критик, мемуарист.

Наталию Ивановну рисовал Савелий Сорин — «Прекрасная звезда кинематографа, нервная и чувствительная артист¬ка, живущая неправдоподобной жизнью экрана и ослепляемая дьявольским огнем прожекторов, царица толпы и ее раба», — писал об этом портрете А.И.Куприн в парижской газете «Русское время» в 1926 г.

ИСТОЧНИК: http://www.zakharov.ru/compone....emid,56

Содержание

Предисловие А.Васильева

Глава первая 19
Моя родина. Моя судьба. Мои мама и папа, «люди стиля модерн»

Глава вторая 32
«Марь Иванна, очень странно...». Первые артистические впечатления. Вертинский, Лемешев, Елена Трутовская. «Харбинский киднепинг»

Глава третья 39
Пароход Шанхай-Марсель. Французские лошади не похожи на китайских! «Бэби-балерины». Париж. Коровин, увы, не пишет мой портрет

Глава четвертая 47
Возлюбленные леди Детердинг. Как я получала англий¬ское воспитание

Глава пятая 52
Мои караимские корни

Глава шестая 57
Мой сценический дебют. Русская консерватория в Па¬риже. Князь Волконский и Шаляпины. Уроки у Медеи Фигнер

Глава седьмая 64
Смерть папы

Глава восьмая 67
Кодекс элегантности. Последняя песня Плевицкой. Князь Феликс Юсупов и «Кирпичики». «Яр», «Доменик», «Мартьяныч» и «Шехерезада»

Глава девятая 79
Иза Кремер, Нюра Массальская, Юрий Морфесси. Русские манекенщицы в парижских Домах моды

Глава десятая 91
Очень красивый мальчик Никита из пансиона в Жуан-ле-Пен. Наша свадьба. Переезд в США

Глава одиннадцатая 99
Грета Гарбо в темно-красном бархате и в соболях.
С.А.Кусевицкий и его единственный совет крестнику

Глава двенадцатая 103
Кролик Иван Петрович и дети Бунюэля. Начало войны. «Темная ночь». Моя первая пластинка

Глава тринадцатая 113
Никита-бизнесмен. «Русская чайная» и «Самовар».
Орхидеи и разорванный чек

Глава четырнадцатая 122
Молодой человек с собакой Гун-Герль. Васильки на летном поле. «Частушка, в пятницу женимся!» Бегство, бегство и окончательное бегство

Глава пятнадцатая 125
«Динарзад», «Казанова», «Ночь в Париже»

Глава шестнадцатая 132
«В гостях у Людмилы Лопато». Фильм «Распутин».
Жгучие тайны Азии

Глава семнадцатая 138
Ужин у Кшесинской. Владимир Кшесинский-Романов
и его черепаха. Графиня Лилиан и Серж Лифарь

Глава восемнадцатая 142
Каникулы с Делано и мои путешествия

Глава девятнадцатая 145
Шампанское с малиновым соком и главная встреча в моей жизни

Глава двадцатая 150
«Маленький Москвин» русского Парижа. Киса Куприна.
Федя Протасов у цыган Димитриевичей

Глава двадцать первая 163
«Все это слегка напоминало русскую свадьбу...» Наш
второй спектакль. Ирина Строцци — «пани Ирэна»

Глава двадцать вторая 171
Русский артистический Париж пятидесятых

Глава двадцать третья 176
Дело моей жизни, «Русский павильон»

Глава двадцать четвертая 185
Я не знаю точно, как создать успешный ресторан

Глава двадцать пятая 196
Наши путешествия. Русские конфеты. Свадебная полость из белого меха. Жан Татлян. «Пора освободиться»

Глава двадцать шестая 201
Новый «Русский павильон». «Вы хотите песню веселую
или грустную?» Путаны, реклама, наряды... и другие
проблемы ресторатора

Глава двадцать восьмая 209
Русская Пасха на французском телевидении. Ростропович празднует в моем ресторане падение Берлинской стены

Глава двадцать девятая 215
Именины принцессы Монако. Потомки «Пиковой дамы». Не открывшийся «Русский павильон» в Монте-Карло и... закрывшийся в Париже

Глава тридцатая 223
Цветы на террасе. Тишина. Зеркало

Постскриптум 227
Заповеди

- Людмила Ильинична, что вы споете в Москве?

- Пока программа окончательно не составлена, но, конечно, будут мои любимые "Василечки", которые сегодня не очень хорошо помнят в России, будет - быть может - старинный городской романс "Две гитары", и "Темная ночь", конечно же, тоже будет - я обожаю этот романс и самого композитора - он милейший человек, я с ним познакомилась в свое время в Париже.

Аккомпанемент - рояль и гитара. Но я буду не только петь, но и рассказывать, ведь меня мало знают на моей исторической родине, в России. Я родилась в Харбине, а потом почти всю жизнь прожила во Франции, и сейчас там живу - в Каннах. После того, как продала свой парижский ресторан "Павильон рюсс".

- Если мне не изменяет память, это был самый популярный русский ресторан в Париже…

- Спасибо, он действительно принес мне очень много приятных минут. И те люди, что приходили в ресторан. Кого только не было!..

- А чем ваше заведение отличалось от других?

-К нам особенно часто приходили артисты, музыканты, певцы. Наш ресторан был своеобразным центром русской музыки.

-И кто вспоминается особенно?

-Прежде всего Николай Гедда - блистательный шведский тенор с исключительным голосом и очень добрым сердцем. Когда бы я не попросила его спеть - он никогда не отказывал. "Для вас, Людмила, всегда…". Он пел "Вечерний звон", "Колокольчик". Пели, конечно, и цыганские звезды - братья Дмитриевичи. Помню, приезжал Иван Ребров - очень большой оригинал. Он выступал в боярской шапке и в шубе. Недавно он снова был здесь - в Каннах - уже совсем, увы, не тот. Алла Баянова приезжала несколько раз в 60-е годы, а вот из Советского Союза никто не выступал - это было просто опасно. А поужинать все же заходили. Особенно балетные. Однажды они увидели за соседним столиком князя Юсупова и попросили меня взять у него автограф. Он с радостью согласился. Феликс Юсуповбыл самый элегантный мужчина, какого я встречала за всю мою жизнь.

-Какие же русские песни в ту пору были особенно популярны среди эмиграции?

-Можно сказать, что гимном русской эмиграции до второй мировой войны была песня "Замело тебя снегом, Россия" - ее пела сама Надежда Плевицкая. Всегда пели русско-кавказскую песню "Молись, кунак". Ну и, конечно, "Очи черные"- это всегда…

-Вы были знакомы с Плевицкой?

-Мы познакомились у Альмы Эдуардовны Поляковой, муж которой был крупным фигурой на КВЖД в царское время. Пела она изумительно и вовсе не была похожа на простую женщину, хотя родилась в деревне. Как она исполняла "Помню я еще молодушкой была" - слезы из глаз у всех текли ручьем. Понимаете, тогда как-то особенно чувствовали русскую песню и знали, что это такое. Кстати, у г-жи Поляковой я познакомилась и с балериной Матильдой Кшесинской - некогда подругой Николая Второго.

Многие думают, что она была такой невероятной недоступной аристократкой. Вовсе нет. Она была очень живой, общительной, всегда подтянутой и живой, давала уроки почти до последнего дня, а прожила 99 лет. Ее сын был влюблен в мою подругу графиню Лиллиан д, Алльфельд, но та предпочла Сержа Лифаря - премьера русского балета. И сегодня, когда его уже нет, все время о нем одном вспоминает.

-Я знаю, что вы встречались и с Владимиром Горовицем - великим русским пианистом…

-Я не была с ним знакома, но часто бывала на его концертах А во время моего свадебного путешествия в Италию все время слышала его игру с соседней виллы, на которой Горовиц жил со своей женой - дочерью Артуро Тосканини. Вы знаете, я, ведь, очень любила шумные компании, вечеринки, а Горовиц как раз не бывал на них. Вернее бывал, но раньше, когда только приехал в Париж из России, он был очень заметной фигурой в светских салонах. Но я хорошо знала Григория Пятигорского - блистательного виолончелиста, который преподовал в Русской консерватории им. Рахманинова, в которой я училась. А мне частные уроки пения давала персона не менее известная - Медея Фигнер - легендарная сопрано Мариинского театра. Я всегда вспоминаю эти годы моего студенчества. К сожалению, сегодня Русская консерватория как-то изменилась, былой дух ушел. Как он покинул и вообще эмиграцию. Да и эмигранты-то уходят.

-И нет больше русской ресторанной жизни?

-Такой, какая была когда-то - нет. Нет замечательного ресторана-бистро "Доминик", где не было большого меню, но зато котлеты по-киевски и осетрину так готовили только там.

-Но остался "Распутин"…

-Ну это, во-первых, "псевдо-рюсс", а во-вторых кабарэ, и, знаете ли, весьма таких свободных нравов. Его хозяйке Елена Мартини принадлежит целая сеть увеселительных заведений на Монмартре. Там очень дорого, просто безумно дорого, но все хотят побывать - и русские туристы в том числе. Хотя, более всего "Распутин" любит восточная публика. Я однажды отвела туда моих друзей - по их просьбе, конечно. Пыталась их отговорить, но они настаивали. Мы пришли и нам на аперитив подали "Дом Периньон" - представляете, сколько он стоит… И сколько же денег оставили там мои друзья!.. Так что лучше сходите в "Серебряную башню" с ее уникальным подвалом вин. Это, правда, не русский ресторан, но очень хороший. И обязательно попробуйте там утку-такой больше нигде нет.

ИСТОЧНИК: http://www.newsinfo.ru/articles/2003-09-28/item/517978/

с участием Людмилы Лопато и Владимира Полякова

скачать через торрент можно по ссылке: http://thepiratebay.org/torrent/5496360/Innocents_in_Paris_ (1953_Alastair_Sim)

Володя Поляков, Владимир Слащев и цыганская певица.

---------------------------------------------
"Дорогой Длинною"

http://www.youtube.com/watch?v=0aQjYOeDkv4

А ведь романс "Дорогой Длинною" в фильме исполняет сама цыганка Маня, известная нам по единственной сольной пластинке!

Людмила Лопато поет в этой картине песню на французском языке...

http://www.youtube.com/watch?v=00vu7Z-iN_g

Добавлено (2011-01-29, 15.39.51)
---------------------------------------------
Фрагменты телепередачи "Камера смотрит в мир". О русских эмигрантах, живущих в Париже (1990)

Поет Людмила Лопато. Ресторан "Ludmila. Pavillon Russe". Париж

Москва златоглавая. В сопровождении Андрея Шестопалова и гитариста Вани Николаева

Тёмная ночь